– А Скоков ядерно-магнитным резонансом увлекся! – донеслось с задних рядов.

– Нормально! – я звонко хлопнул в ладоши и потер их, будто согреваясь. – Вот и готов перспективный план!

– Собрание объявляется закрытым, – проскрипел Лёвин деревянным голосом и направился к дверям, прямя спину. – Все свободны!

Проводив комсорга задумчивым взглядом, Быков живо обернулся.

– Гарин, а вы не могли бы заглянуть в партком? Скажем… м-м… Через недельку?

– Загляну, Григорий Алексеевич, – улыбнулся я. Лучезарно, как весеннее солнышко.

Там же, позже

Лёвин метался по комитету комсомола, бессильно ярясь. Тяжкая ненависть, свинцом заливавшая голову, сочлась в нем с сосущим «порханием бабочек» в животе.

«Не стоило трогать Гарина… – прыгали рваные мысли, будто хлопья сажи, реющие над костром. – Но и спускать… Как?! И что теперь? Смириться? Ага… Щаз-з!»

– Сеня, уймись, – лениво сказал комсорг факультета, распечатывая пачку сигарет.

– Я спокоен, Дим, – выцедил Лёвин. Он резко сунул руки в карманы куртки, затем сложил их на груди. Передернув плечами, уткнул большие пальцы за ремень.

– Курнешь? – Дим небрежно выщелкнул сигарету.

– А-а! – раздраженно скривился Семен.

– «Пэлл-Мэлл»!

– Ну, давай…

Прикурив сигаретину, Лёвин зажал ее в дрожащих пальцах.

Власть комсорга группы невелика, но это всего лишь первый шаг! И, если тебе ставят подножку, ты или падаешь, или… Или сохраняешь равновесие. Чтобы развернуться, и дать пинка!

От частых нервных затяжек легонько вскружилась голова.

– В принципе… – Дим сощурился, отмахиваясь от сизой струйки. – В принципе, за Гариным – декан, но Фурсов – один…

– Один! – кисло бросил Лёвин. – Фурсов – из команды Курчатова, а там держали самых мозговитых!

Зазвонил телефон, и от неожиданности Сеня закашлялся ароматным дымком.

– Алё! – сипло вытолкнул он в трубку.

– Семен Лёвин? – донес телефонный провод.

– Да, это я.

– Вас беспокоят из ЦК КПСС…

Окурок выпал из ослабевших пальцев.

– …С вами хочет говорить Михаил Андреевич Суслов. Не кладите трубку…

Звонкий щелчок – и уха коснулся иной голос, твердый и малость окающий.

– Здравствуйте, товарищ Лёвин, – нетерпеливо начал главный идеолог страны. – До меня дошли слухи, что вы создаете проблемы комсомольцу Гарину…

– Я… – каркнул Сеня пересохшим ртом.

– Я не кончил, – резко стегнула трубка. – Михаил Гарин – способный и нужный нам человек. Только на его программах и научно-технических разработках наше государство заработало валюты на сто сорок миллионов долларов. Поэтому у меня к вам, товарищ Лёвин, убедительная просьба – не мешайте Гарину жить, учиться и работать. И не заставляйте нас делать малоприятные для вас оргвыводы. Вы меня хорошо поняли?

– Д-да… – выдохнул комсорг.

– До свиданья.

Держа трубку, как хрупкую драгоценность, Сеня бережно придавил ею рычажки.

– С-сука Гарин… – плаксиво задребезжал он. – Нажаловался в ЦэКа! Самому товарищу Суслову!

Дим сидел недвижимо и таращил глаза, пока не дернулся, отшвыривая догоревшую сигарету, обжегшую пальцы.

– Ах, ты!.. Нет… – невнятно замычал он, держа у губ указательный. – Я вместе с Гариным в метро ехал до самого бассейна, и там часа два бултыхался. Когда бы он звонил в ЦэКа? Не-е… Это кто-то другой. Или другая…

Лёвин не ответил. Широко раскрытыми глазами он смотрел за окно, в черноту позднего вечера. По Ломоносовскому проспекту сновали юркие жучки малолитражек, мелькая фарами и алея стоп-сигналами, важно катили троллейбусы, высвечивая желтые окна.

Ничего этого комсорг не видел. Перед его глазами разворачивались совсем иные картины, серые и безрадостные…

Вторник, 19 октября. Утро

Москва, район Ясенево