Конечно, как не понять… Выговоры всегда для чьей-то пользы объявляют. Три раза объявят и досвидос. Ищи другую работёнку.

– Вообще-то, – качает головой Ирина, когда мы возвращаемся от Пастухова, – он прав, ты мог бы мне хоть что-то сообщить, а не ставить меня в дурацкое положение, когда я даже не знаю в какую сторону врать. А ты, кстати, в отличие от меня, врун отменный. Артист просто из погорелого театра. Я даже чуть не поверила в твою ишемию или что там у тебя…

– Ириша… Викторовна, я бы обязательно дал тебе знать, да только я был лишён свободы в последние несколько дней. Не имел возможности ни звонить, ни телеграфировать. Поэтому и не сообщил.

– Понятно, – легко соглашается на мою правоту она с лёгкостью, показывающей, что она не верит ни единому слову. – А в Ленинграде тебя тоже в плену держали? И кто тебя пленил и поработил? Не можешь сказать?

– Это тайна, – машу я рукой. – Тайна, понимаешь? Я и так уже лишнего наговорил.

На встречу с нашим новым бухгалтером я беру с собой Наташку. Может быть, пригодится то, что она готовила правила отчётности, но, главным образом, хочу, чтобы она набралась от него экономических знаний. Как сказал Платоныч, он довольно хорошо ориентируется в этом мутном деле.

Севастьян Францевич Хаас имеет голую голову, напоминающую яйцо, установленное широкой стороной кверху. Отсутствие волос на голове богато компенсируется густой, седой и ухоженной бороой в духе старорежимных министров. Да он и сам весь старорежимный, не хватает только пенсне и карманных часов на цепочки.

Вместо пенсне на его прямом, покрытом красными капиллярами носу, восседают элегантные очки в позолоченной оправе, а бледные глаза смотрят настороженно и сердито.

Мы встречаемся у него дома в прекрасной квартире на Твербуле.

– Прошу вас в гостиную, – приглашает он нас.

Мы с Наташкой садимся на массивный диван, а Платоныч и сам Хаас усаживаются в большие, обитые седельной кожей кресла. Хозяин дома раскуривает трубку и выпускает густое облако дыма, поднимающееся к хрустальной люстре и расползающееся по гипсовым завитушкам потолка.

Судя по нескольким древним шкафам, забитым книгами, комната служит не только гостиной, но и библиотекой.

– Ну что же, – кивает наш бухгалтер, как следует раскурив трубку, – я вижу, Юрий Платонович, вы к своему преступному промыслу привлекаете не только стариков, но и детей. Любопытно.

Я улыбаюсь.

– Боюсь, – усмехается Большак, – этот ребёнок, сам привлекает к своему делу всех нас.

– Вундеркинд, значит, – рассматривает меня Хаас. – Ну что же, сразу скажу, я бы согласился работать с вами и без дешёвого шантажа, связанного с неосторожностью моего отпрыска. Мне это интересно. Ваш чекистский подход, однако, мог бы свести на нет весь мой интерес, но, поскольку теперь я связан по рукам и ногам дуростью собственного великовозрастного дитяти, давайте займёмся нашими баранами. Я в вашем распоряжении. Чего вы желаете?

– Вы говорите, вам интересно, почему? – спрашиваю я.

– Ну, как вам сказать… Социалистическая система хозяйствования мне вполне понятна. Она уже проявила себя во всей красе. Реформ в духе китайских коммунистов нам не дождаться, хотя это было бы крайне любопытно, поэтому пощупать собственными руками что такое капитализм весьма интересно. Вы же понимаете, надеюсь, что главное ваше преступление – это не уклонение от налогов, а покушение на основы социализма? Частная собственность в парадигме, отстаиваемой ничего не понимающими в экономике маразматиками, является наиопаснейшим злом.

Он затягивается, прикрывая глаза и на секунду замолкает, пыхая трубкой, а потом продолжает: