– Сколько? – тихо спросила я.

Качок на секунду растерялся. В глазах блеснуло, наверно по привычке. Где-то в мозгу брякнул колокольчик кассового аппарата. Решил, я ему взятку собралась предлагать.

– Сколько чего? – спросил он.

– Сколько уголовников в камере?

– В смысле?

– Нда, – протянула я разочарованно, откидываясь на спинку стула. – А можно вопросы будет задавать кто-то поумнее? Или у вас здесь все такие?

Его лицо побагровело. Вот так-то. Это конечно же мой не самый блистательный закидон, но получилось. Сейчас этот придурок продолжит орать, запугивать. Возможно, закроет меня, в воспитательных целях. Или даже ударит. Ну и пусть. Хоть какое-то разнообразие. Но следователь удивил. Он сел. Потянулся за папкой. Открыл. Достал из внутреннего кармана куртки ручку и, пряча глаза, сказал:

– Как-то мы неправильно начали.

Вот так! Я улыбнулась. Так с вами, с хамами! Знай наших! Хорошо хоть не уперся как баран, признал неправоту. Значит не законченный дурак. Можно и поговорить.

– Итак, – он глянул исподлобья. Лицо его передернулось. Моя улыбочка ему явно не понравилась, – я следователь управления ФСБ, старший лейтенант Никифорчук Игорь Анатольевич. У меня к вам несколько вопросов. Для протокола начнем с фамилии, имени и отчества.

– А как же социальный работник. Я несовершеннолетняя.

– Да. Вы имеете право требовать присутствие социального работника. Но она сейчас на другом допросе. Хотите подождать? Может два часа, может три.

Нет, нет. Торчать мне здесь совершенно не хотелось. Но и уступать этому хмырю нельзя. Я поерзала на стуле, делая вид, что устраиваюсь поудобнее.

– Хорошо, – он вернул ручку в карман. – Не хочешь ни по-хорошему, ни по-плохому. Я же для тебя, дура, стараюсь. Послушай что с тобой будет.

Он встал. Сделал пару небрежных шагов и оперся об стену, рядом с зеркалом.

– Твой дружок, Ромка Харченко, террорист. Знала ты об этом, или не знала, неважно. Пойдешь как соучастница.

Наверно, в этом месте, я должна была схватиться за сердце. Скривить губы и захныкать. Затем бросится к нему в ноги и умолять не губить. Должно быть так, уж лет сто, в этих стенах поступали многие, если не все. И сейчас так сделает любой. Любой, кого заботит будущее. Мне же будущее не интересно. Я знаю, с каждым годом наше болото становится скучнее и скучнее.

– Тебе дадут лет двадцать колонии. А там, поверь мне на слово, никакой романтики. Днем за швейной машиной спину гнуть, а ночью, до хруста в челюсти, вылизывать вонючие щелки сокамерниц.

– А откуда знаешь что вонючие? – не выдержала я. Мне ужасно хотелось чтобы этот недоумок снова начал орать. Но он держал себя в руках.

– Ну да, – хмыкнул он, – по наивности думаешь это не большая цена за борьбу с режимом. В конце концов лесбы тоже люди.

– А кто сказал что я с кем-то борюсь? Это скучно.

– Такие как ты еще до суда ломаются. Тебе кажется это игрушки. Нет, игрушки закончились. Знаешь, что твой Рома собрался прийти с ружьем в университет и пострелять своих …

– Рома?! – я расхохоталось. – Рома Хорёк и ружье? Что-то путайте, товарищ следователь.

Тут я на себя разозлилась. Еще минуту назад я поклялась себе игнорить этого солдафона, теперь же мило с ним беседую. Фу, Маша, ты такая мягко характерная!

– Ты еще не поняла куда попала? – голос его стал строгим. – Наша организация никогда и ничего не путает. Мы давно за ним следим. За его контактами, за публикациями. Хочешь сказать ты не знала что он купил ружье?

Я молчала. И меня не заботило то, что молчание может быть неверно истолковано. Я понятие не имела о ружье. Но говорить с качком я больше не хотела.