Шевцов оперся коленом на кровать:

– Девочка, знаю, что тебе страшно. Ничего, все пройдет. Ничего.

– Ничего… – эхом откликнулась девушка.

– Вот и славно… Пусти, моя хорошая.

Илона разжала руки.

– Скоро ужин подадут. Покажу, как нужно за столом сидеть. Не робей, девочка.

Томным лиловым августовским вечером, одним из последних в остывающем Петербурге, Шевцов запросил аудиенции у Шаляпина: Большой театр давал на сцене Мариинского «Фауста». Ему отказали – певец устал и занят был чрезвычайно.

Тогда Шевцов, потеревшись среди артистов труппы и разведав, каковы вкусы и предпочтения певца, отправил Шаляпину невообразимых размеров корзину его любимых махровых сиреневых роз, с сопровождающим письмом: «Глубокоуважаемый Федор Иванович! Ваше искусство призвано пробуждать человеколюбивые движения души ценителей Вашего таланта. Позвольте выразить уверенность в том, что Вы, как самобытный выходец из крестьянской семьи, выпестованный щедростью благодетелей, разглядевших Ваш творческий гений, не преминете признать природные способности обездоленной, но несомненно одаренной молодой особы. Во имя Ваших учителей и радетелей прибегаю к Вашему покровительству и великодушию. Все, о чем смею просить, – уделите полчаса Вашего драгоценного времени, чтобы распознать Богом посланный талант. Закапывать оный возбранено и Создателем».

Шевцов ждал недолго: в фойе вбежал суматошный, встрепанный человек в поношенном фраке:

– Господин Шевцов? Поднимитесь, вас ожидают.

Шевцов подал знак предупрежденному и задобренному швейцару, и в фойе пожаловал благопристойного вида господин Дружной, под руку с маленькой оробелой смуглянкой, наряженной небогато, по-мещански.

Крупнотелый Федор Иванович приветливо подал руку Шевцову, осведомившись об имени и звании. Шевцов коротко представился и рассказал предысторию визита.

– Удивительно. Подлинно удивительно. Ну что ж… Попробуем…

Шевцов дал знак Илоне приблизиться к инструменту. Догадливая девушка скоро сообразила, что от нее требовалось. Шевцов и Дружной, переговариваясь, спустились в фойе. Против ожидания, прослушивание продолжалось более часа. Шевцов уже стал беспокоиться, когда господин Шаляпин сам изволил подойти к молодым людям:

– Валерий Валерьянович, миленький. Голос, конечно, исключительный, да ведь она неграмотная. И по-русски – ни-ни.

– Федор Иванович, хоть сейчас выйдите на улицу: там сплошь все дамы, которые говорят по-русски и грамотой превосходно владеют. А подойдет хоть одна по дарованию русской сцене? Вот то-то. Возьметесь обучать?

– Исключено. Я не учитель, я артист. Опять же, вы представляете, сколько это может стоить?

– Несомненно. Вы можете порекомендовать кого-нибудь в столице? Денежную сторону дела беру на себя.

– Ну, ладно, добрейший Валерий Валерьянович. Уважаю ваши доводы и великодушие. Я действительно приму участие в вашей подопечной. Приезжайте ко мне домой в следующий вторник. К трем пополудни. Мы найдем возможность пристроить барышню на обучение.

Валерий прочитал от корки до корки большевистскую газету, следуя принципу «узнай врага досконально». Зиновий Андреевич, застав родственника за этим занятием, обрадовался:

– Ты приближаешься к истине!

– Какой истине?

– Большевиков не одобряю… Но вот программа крыла меньшевиков мне вполне по душе.

Шевцов потерял дар речи:

– Не хочешь ли ты сказать, что записался в революционеры?

– Определим это как «сочувствующий». Я жертвую на нужды партии.

– Однако… не доведет нас это безумие до добра.

И, не слушая возражений, скомкал перед камином пачкающие руки листы.

Погостивши у отца еще с неделю, Шевцов рассудил перебраться поближе к Туркестану. Нужно было пристроить Илону. В конце концов, решив оставить девушку на попечение отца, поручик пришел с ней попрощаться: