. <…> Но Иов больше терпел, и мой покойный Миша мне всегда о нем напоминал, когда боялся, что я, лишившись их, своих деток, могу не выдержать. Нет, видимо, я все могу выдержать, что Господу Богу угодно будет мне ниспослать[170].

Как видно из письма (оно согласуется и с данными из воспоминаний Юровского), доктор Боткин знал, что обречен на смерть, и свое сердце укреплял верой в Бога[171]. Эта вера ощутимо поддерживала всех заключенных, она единомысленно исповедовалась каждым из них. И такие же возвышенные евангельские мысли о терпении и помощи от Бога находим в письмах Императрицы-мученицы: Промысел Божий недостижим человеческому уму. Да осенит нас Премудрость, да войдет и воцарится в душах наших и да научимся через нее понимать, хотя говорим на разных языках, но одним Духом. Дух свободен. Господь ему хозяин; душа так полна, так живо трепещет от близости Бога, Который невидимо окружает Своим Присутствием. <…> Жених грядет, приготовимся Его встречать: отбросим грязныя одежды и мирскую пыль, очистим тело и душу. <…> Грядет Он, Царь славы, поклоняемся Его кресту, и понесем с Ним тяжесть креста. <…>

«Укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословимы – радуйтесь» (слова о. Серафима). Вот наш путь с Тобой. Претерпевый до конца спасется[172].

На последней ступени к вечности среди царящей повсюду злобы и ненависти Царственные мученики предчувствовали приближавшуюся к ним смерть и предвидели гибель дорогого им отечества. А умирающая, но скрепляемая «железом и кровью» Россия оставалась в ослеплении. Узнав о расстреле Царя, она отозвалась на его гибель холодным равнодушием.

Русская поэтесса Марина Цветаева, поражаясь молчаливому, бесчувственному восприятию окружающими известия о гибели бывшего монарха, в мемуарах писала: Стоим, ждем трамвая. Дождь. И дерзкий мальчишеский петушиный выкрик:

– Расстрел Николая Романова! Расстрел Николая Романова! Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!

Смотрю на людей, тоже ждущих трамвая, и тоже (то же!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего. Хоть бы кто! Хоть бы что! Покупают газету, проглядывают мельком, снова отводят глаза – куда? Да так, в пустоту[173].

О реакции народа на сообщение о расстреле Р. Пайпс в книге «Русская революция» отметил следующее: По словам очевидцев, жители, по крайней мере городская их часть, особого горя при извещении о смерти Николая не испытали. В некоторых московских церквах отслужили службу за упокой души умершего, но что до всего остального – реакция была приглушенной. Локкарт замечает, «что сообщение было воспринято жителями Москвы с удивительным безразличием». Такое же впечатление осталось и у Ботмера: «Реакция народа на смерть царя – безразличие. Народ принял убийство царя с апатичным безразличием. Даже люди приличные и благоразумные настолько уже успели привыкнуть к разным ужасам и так погружены в свои собственные дела и заботы, что испытывать что-то особенное неспособны».

Бывший премьер-министр Коковцев даже подметил признаки некоторого злорадства, когда он ехал в трамвае 20 июля в Петрограде:

«Нигде не было заметно даже тени сочувствия или жалости. Сообщение читали вслух вперемешку с ужимками, глумливыми, язвительными, совершенно бессердечными замечаниями… Выражались отвратительно, типа того, что „Давно пора…“ или „Да, брат Романов, отплясал свое“»[174].

В большевистском Центре на заседании Совета народных комиссаров, атмосферу которого фотографически точно воспроизвел в своем дневнике очевидец тех событий В. Милютин, продемонстрировали многозначное молчание: