Рождение нежеланного сына царь Иван Васильевич всё же отметил необычным, особым подарком: в Кремле в честь святого Уара переосвятили придел в церкви Иоанна Предтечи, что у Боровицких ворот. Это был не просто самый древний храм Кремля, но и всей Москвы – заложенное чуть позже первых оборонительных укреплений на Боровицком холме, здание росло, строилось, перестраивалось и украшалось всеми московскими князьями со времен удельного княжества. Подарок царевичу Дмитрию был сделан царем Иваном в начале 1583 года и имел особый семейный смысл.

Трагедия заключалась в том, что новорожденный был болен эпилепсией. Болезнь проявилась очень рано и была поводом для постоянного страха Нагой за его жизнь и, соответственно, свою. Царица предпринимала энергичные меры для спасения сына: постоянно отслуживала молебны, к младенцу были приставлены лекарки-иностранки, она тайно прибегала к услугам ведунов и юродивых и даже возлагала ребенка на «женский» камень в церкви святого Уара у Боровицких ворот: «При подножии иконы Св. Мученика Уара лежал крепкого качества четырехгранный, известковой породы, камень, длиною почти в аршин, служивший ступенью возвышения для прикладывающихся к святой иконе. На етот камень, во время молебна, матери клали спелёнанных младенцев, а иные и двухгодовалых детей»21. Он, по московским повериям, давал здоровье младенцам и кормящим матерям. Считалось, что если ребенок лежит на камне тихо, то выздоровеет, а если начинает судорожно вытягиваться, то новорожденный – не жилец.

Мерная икона великомученика Димитрия Солунского, 158222

Положение незаконной «женищи» было незавидным: путь Нагой лежал в монастырь в любом случае. Царь Иван первое время после свадьбы очень желавший молодую, вскоре её возненавидел и прогнал с глаз долой. После смерти царевича Ивана необходимость в брачном «прикрытии» отпала, и сама Нагая явно царю наскучила. Грозный и сам не скрывал своего пренебрежения к «браку», заключённому с одной стороны из соображений конспирации, а с другой, конечно, просто из сиюминутного влечения, которое даже его самого не осчастливило. Суть этого сожительства так преподносилась английской королеве Елизавете I, с которой царь возобновил официальную переписку в 1582 году после длительного перерыва: «Государь взял за себя в своём государстве боярскую дочь, а не по себе, а будет королевина племянница дородна и того великого дела (брака с царем) достойна и государь наш… свою оставя, зговорит за королевину племянницу»23.

Сватовство официально шло, когда уже родился царевич Дмитрий. Елизавета I, узнав о рождении ребенка, поинтересовалась этим обстоятельством у царского посла Фёдора Писемского – не противоречит ли его сватовская миссия самому факту появления очередного наследника: «Что де Фёдор (Писемский) добиваетца у королевны племянницы смотрити? А как вы поехали, и у государя был один сын, а ныне у него другой сын родился»24. Посол яростно отрицал рождение Дмитрия и обвинял в клевете «лихих людей», старавшихся рассорить царя «с сестрой нашей любительной Елизавет-королевной» —».. чтоб королевна ссорным речам не верила; лихие люди ссаривают, не хотя промеж государя и королевны доброво дела видети; а верила б королевна государской верющей грамоте, да мне, послу его…»25. Жизнь младенца в тот момент висела на волоске. Если бы у сватовства появились хоть малейшие положительные перспективы, то Дмитрий был бы убит, а Мария немедленно пострижена. Нагая проводила время почти в заточении и постоянно плакала, опасаясь за свою жизнь, которая, действительно, стоила тогда немного. Надо уточнить, что при царском дворе всем дипломатическим процессом сватовства к Марии Гастингс – племяннице английской королевы