Гекатей вскочил и, совершив ещё один рывок, достойный олимпийского атлета, бросился к погребальному костру. Сбить пламя было уже невозможно. Но желая во что бы то ни стало узнать, кто лежит вместо него в саркофаге, архонт скинул его с горящего постамента.

По толпе пронеслось дружное: «Ах!», когда из перевернувшегося в полёте гроба посыпались монеты и драгоценности, которые друзья умершего отправили с ним в последний путь. Сам саркофаг раскололся, ударившись о камни, и накрыл тело. Несколько мгновений ничего не происходило. А затем бесформенная куча щепок начала приподниматься, словно внутри надувался воздушный шар.

Приподнялась на несколько ладоней от земли и… лопнула.

Из-под вороха тряпок, когда-то бывших дорогой одеждой правителя выглянула острая крысиная мордочка и спряталась обратно. Гекатей поднял потухший факел и уже хотел поворошить месиво тканей, дерева и украшений, как вдруг из-под него брызнули крысы. Десятки, а может быть, и целая сотня крыс.

В толпе завизжали, передние ряды толкали задние, началась давка. То здесь то там раздавались крики боли очередного растоптанного бедолаги. Всё смешалось. И лишь погребальный костёр весело потрескивал посреди площади, превратившейся в аллегорию исступленного безумия…

До самой ночи, что в это время года бывает особенно тёмной, лекари и их помощники оказывали помощь раненым.

К счастью, никто не погиб, но у горожан было множество переломов, ушибов, порезов глубоких и не очень, ссадин, а также много порванной и испорченной одежды и пострадавшего достоинства.

Счетоводы подсчитывали ущерб.

Тайная стража искала сгинувшего без следа Хилэша.

А Гекатей наконец искупался в чане с горячей водой и переоделся в свои привычные одежды из хороших тканей. Он возлёг на клине[12], оперся локтем о подушку и смотрел, как рабыни несут трёхногий столик, уставленный кушаньями. Издалека учуял аромат куропаток, жаренных в меду с острым перцем. И возликовал. Челядь радовалась возвращению господина, повара расстарались, готовя его любимые блюда, рабыни, не дожидаясь приказа, принесли ужин, налили вина и разбавили водой из амфоры, расписанной чёрными фигурами людей и животных.

Гекатей сделал несколько глотков прохладного вина, дышавшего солнечным теплом далёкой Эллады, и почувствовал, что наконец-то вернулся домой.

Дни тянулись невыносимо медленно.

Тиргатао, быстрая по натуре, никогда не отличавшаяся излишним терпением, страдала от вынужденного ожидания.

Вернувшись в Городище во главе отряда рядом с озабоченным своими мыслями отцом, девушка распрягла Гунна и отправила его на выпас. А сама примчалась домой и развила бурную деятельность.

Были открыты сундуки с нарядами. Тиргатао доставала платья, прикладывала к груди и любовалась своим отражением на дне начищенного песком медного таза.

Она даже и не думала, что у неё скопилось столько одежды. Наряды лёгкие, как облака, с длинным подолом, ниспадающими рукавами, цветными вышивками. Отец покупал их у приезжих купцов, надеясь, что когда-нибудь Тиргатао образумится и вспомнит о своей женской сути, которой потребно радоваться разноцветным тканям.

И вот такой день настал.

Меотиянка отбрасывала прочь наряд за нарядом, отмечая, что в любом из них будет выглядеть прелестно и любо мужскому сердцу. Но всё же не могла ни на чём становиться.

Вот вроде бы это платье, из светло-зелёного, словно народившаяся после долгих дождей трава, шёлка, с плотно украшенным вышивкой лифом… вроде и было оно неплохо, но…

Или вот это. Бледно-розовое, как разбавленное эллинское вино, вовсе без рукавов, кои заменяла столь же невесомая накидка…