– Верно, верно он говорит! – раздались со всех сторон голоса. – Брось, Петюха, будет у тебя время с ворогом за все поквитаться… Оставь! Не дадим мы тебе душу свою загубить…

– Так это! – опять заговорил кузнец. – Нет ни в одном нашем поселке и во всей округе никого из подлых людей, кто не хотел бы вот, как ты теперь, ему, князю, топором голову раскроить… И стоит он того, окаянный, но убить-то его надо в честном бою, а не тогда, когда он даже не поймет, кто его убил… Не примем на себя его крови, ребята! Пусть Петруха на сей раз уймется…

– А-а-а, – не то застонал, не то заревел Петр, – провались вы все и с князем окаянным вашим! – И он бросил топор. – Делайте, как хотите, берегите его на свою голову!.. Мало им в округе девок да баб перепорчено, мало на роду медведями для потехи народа перетравлено?.. Так и еще больше будет! Хотите того – пусть, а мне с вами не дорога… Нянчайтесь с окаянным… Эй вы, проезжие, айда за мной! – И, не обращая внимания ни на князя, ни на товарищей, Петруха пошел прямо через кусты вперед.

Смущенные вершники Грушецкого последовали за ним.

Оставшиеся после ухода Петра и вершников лесовики несколько времени стояли молча вокруг своего князя. Удручающе подействовала на них вся предыдущая сцена. В душе каждый сочувствовал Петру и каждый действительно был готов поступить, как намеревался поступить он, но слова чужого человека пристыдили их: им и в самом деле показалось незамолимым грехом убить бесчувственного князя даже в отмщение за все то зло, которое причинял он им.

– Ну и ввалились же мы! В недобрый час из избы вышли, – проговорил один из них, нарушая тягостное молчание.

– И в самом деле, – проворчал другой, – гораздо лучше было бы на печи сидеть.

– А уж если вышли да такое дело приключилось, – выступил третий, – так не сидеть же нам весь век тут…

– А что делать-то? Ну, скажи! – послышались вопросы.

– Как что? Посмотрим сперва, жив или помер князь-то? – И лесовик подошел к князю Василию и потряс его за плечо.

Тот слабо застонал.

– Ишь, жив! – с заметным неудовольствием и даже, вернее, с досадой пробормотал один из лесовиков. – Пойдет теперь перепалка…

– Да его, кажись, и зверь не ломал! – заметил товарищ.

– Значит, таково хорош, что и лесному зверю противен, – философски промолвил первый, – и в аду не надобен.

– Полно вам, братцы, – отошел от князя возившийся около него лесовик, – немощный он, а немощный хоть и враг, но милосердия достоин… Лучше обсудим, что нам делать… Трое нас, рук довольно…

– Что? Да сволочь его в лесное его логово, тут напрямки совсем близехонько, особливо ежели через чащу!

– Так-то так, а только троим нам не снести! – сказал молодой лесовик, косясь на тушу бездыханного медведя.

– Скажи лучше, шкуру бросить жалко! – заметил ему товарищ.

– И то верно, – согласился тот. – Батюшки, да чего мы думаем? Ведь конь есть, наезжие холопы его вытянули из берлоги, пока мы тут с князем возились…

Действительно, Митроха и Константин, заметив бившегося почти под землей коня, воспользовались удобным моментом и освободили его.

– Где же он, конь-то? – водя всюду взглядом, спрашивал лесовик постарше. – Что-то нет его…

Коня и в самом деле нигде не было видно.

– Сорвался да убег, вот тебе и все, – решили лесовики.

Князь между тем метался и стонал. Он все еще не приходил в себя, его стоны были сильны и надрывисты. Видимо, даже будучи в бессознательном состоянии, он сильно страдал.

– Не снести нам его, – твердил лесовик помоложе, – рук мало, да и шкуру здесь оставить нельзя… Попробуй-ка уйти, сейчас лисы явятся, да и волки пожалуют, весь мех перепортят…