Речь не о сексе, простеньком и примитивном, как совокупление собак. А о страсти, почти безумии.
Эти двое оплатили свою страсть сполна.
Глава седьмая
Здесь лежу распростерт; бей же в шею пятой, беспощадный!Бог мой, теперь я постиг, как твое бремя нести.Понял, что жгут твои стрелы. Мне факелы в сердце швыряя,Ты его не зажжешь. Сердце уж пепел сплошной.Мелеагр. Жестокий Эрот
Карвилий не расстался с Симилой. Но более к ней не входил. Его возникающее желание тут же отравлялось воспоминанием той ночи, запахами страсти, заполнившей спальню. Его терзал ужас в глазах Симилы.
Три дня Симила провела в своей спальне. Наконец Карвилий послал раба позвать жену к обеду. Он полулежал на ложе в таблинии[20] и слушал ее тихие приближающиеся шаги. Сердце его билось сильно и неровно. Он не знал, как он будет себя с ней вести.
Вошла Симила, остановилась у входа. В первое мгновение Карвилию показалось, что она сейчас упадет перед ним на колени и станет целовать его ноги. Если бы Симила повела себя так, он бы простил ее, но свысока, с покровительственно-высокомерным снисхождением. Но Симила не просила прощения. Она стояла, худенькая, бледная, и казалась тростинкой на ветру. Синие глаза женщины смотрели на мужа, но Карвилий не прочел в них ни осознания вины, ни сожаления. Напротив, он почувствовал, что так основательно забыт женой, словно его никогда и не было. Нет, он был, и это он разрушил ее мимолетное счастье. В глазах Симилы навсегда притаилось выражение раненой птицы.
Жизнь внешне потекла по привычному руслу. Супруги продолжали жить вместе, создавая видимость приличной римской семьи. Карвилий надеялся, что со временем острота чувств сотрется. А его холодность будет справедливым наказанием. Он покажет свой характер с тем, чтобы потом простить. И это великодушное прощение заставит женщину быть благодарной. С этими мыслями он не посещал спальню Симилы. Они встречались за трапезой. Вяло разговаривали на отвлеченные темы. Карвилию казалось, что его план хорош и уже видны результаты. Ее нежная, несмелая, виноватая улыбка, ее все увеличивающаяся бледность. Видя, как Симила тает, он уже решил ее простить, и вдруг…
Неожиданный удар был нанесен за ужином. Внесли рыбу. От запаха рыбы Симиле стало плохо.
Первой поняла все Виргиния. Она вместе с дочерью покинула таблиний. Затем в спальню был вызван Карвилий. Встревоженный мужчина остановился на пороге, с беспокойством глядя на бледную Симилу, лежащую с закрытыми глазами.
Радостная Виргиния сообщила новость:
– Симила беременна. Предполагаемый срок два месяца.
И уже по выражению лица мужчины поняла, что это сообщение буквально убило Карвилия. Он отшатнулся, его руки непроизвольно дернулись, защищаясь. Лицо искривила гримаса. Опустив голову, Карвилий вышел. Виргиния заглянула в комнату, где он сидел в одиночестве, но подойти к нему не решилась и, кусая губы, поспешила покинуть печальный дом.
Слуги бесшумно убрали посуду со стола. Загасили факелы. Лишь одинокий светильник мерцал желтым колеблющимся светом. Голова Карвилия кружилась.
«Не мой ребенок. Осквернение крови. По римским законам она однозначно заслуживает смерти…»
Шквал мыслей всколыхнул еще не успокоенные душу и сердце, поднял муть в голове, отмел мысли о доброте и милосердии. Вся горечь и смятение, почти угасшие, вспыхнули вновь. Какая пропасть между желанием и долгом, какое крушение надежд, какая жгучая боль в оскорбленном сердце!
«Мать всегда известна, отец всегда под сомнением», – твердил он про себя расхожую римскую поговорку, то ли с мольбой, то ли с проклятьем.
С этого дня Карвилий почти не видел Симилу. Он не хотел ее видеть. Томился ночами на пустом ложе. Печаль, горчайшая печаль завладела им безраздельно. Обстановка в доме стала еще более напряженной.