– Ты попрощаешься с моей дочерью, князь? – спросил он. – Мы не вернемся в город до начала лета. Как только эти солдаты умрут, мы отправимся в путь, в пустыню, как и планировали.

Оденат утвердительно кивнул и пожелал Забааю бен Селиму благополучного путешествия. Потом направился к тому месту, где сидела Зенобия. Усевшись рядом с ней, он взял ее маленькую ручку в свою. Ее рука была холодна, и он инстинктивно стремился согреть ее, крепко зажав в своей ладони.

– Этот римлянин умирает достойно, – сказала она, заметив его присутствие. – Но еще рано, и в конце концов он будет взывать к своим богам о милосердии!

– А для тебя так важно, чтобы он молил о милосердии?

– Да!

Она выкрикнула это слово неистово, и он понял, что она снова погружается в свои тягостные размышления. Она испытывала слишком сильную ненависть для столь юной девочки, которая до сегодняшнего дня не знала зла. Этот ребенок все больше и больше очаровывал его.

– Я хочу попрощаться с тобой, Зенобия, – сказал он, снова отвлекая ее.

Зенобия подняла на него взгляд. «Как же он красив, – подумала она. – Если бы только он не уступал римлянам так легко! Если бы только он не был таким слабовольным человеком!»

– Прощайте, мой господин князь! – холодно произнесла она и снова отвернулась, чтобы созерцать умирающего.

– До свидания, Зенобия! – нежно произнес он, легко прикоснувшись рукой к ее мягким темным волосам.

Но она даже не заметила этого. Он поднялся и пошел прочь.

Закатное солнце обагрило белые мраморные башни и портики Пальмиры. Но Зенобия не видела ничего. На песке пустыни вспыхнули бивачные костры, а она все сидела в безмолвии, наблюдая за человеком, который лишил ее матери. Вокруг нее люди из племени бедави занимались своими обычными вечерними делами. Они все понимали и терпеливо ждали, пока ребенок не удовлетворит свою жажду мщения.

Винкт Секст некоторое время лежал без сознания, однако потом начал понемногу приходить в себя, пробужденный волнами боли, которая словно вгрызалась в его тело и душу по мере того, как болеутоляющие средства прекращали свое действие. Его удивило, что он до сих пор еще не в царстве теней. Он медленно, с усилием открыл глаза и увидел стройную девочку, сидевшую возле его головы и созерцавшую его страдания.

– К-кто… ты? – с трудом удалось ему выговорить пересохшими и потрескавшимися губами.

– Я – Зенобия бат Забаай, – ответила ему девочка на латинском языке, гораздо более чистом, чем тот, на котором говорил он. – Та женщина, которую ты зарезал, была моей матерью, свинья!

– Дай… мне попить! – попросил он слабым голосом.

– Здесь, в пустыне, мы не тратим воду понапрасну, римлянин! Ты умираешь. Дать тебе воду – значит потратить ее понапрасну.

Ее глаза напоминали серые камни. Когда они смотрели на него, в них не отражалось никаких чувств.

– У… тебя… нет… милосердия?

Странный человек!

– А ты был милосерден по отношению к моей дорогой маме? – Глаза девочки вспыхнули ненавистью. – Нет, ты не проявил к ней ни малейшего сострадания, и я тоже не проявлю к тебе сострадания, свинья! Ни малейшего!

В ответ ему удалось изобразить лишь пародию звериного оскала, и они поняли друг друга. Он не проявил по отношению к ее матери, белокурой красавице, ни доброты, ни милосердия. «Интересно, – думал он, – теперь, когда я уже знаю свою судьбу, сделал бы я снова то же самое или нет?» И он решил, что да, сделал бы. Смерть есть смерть, и эта блондинка с лихвой заслужила ее. Люди умирали и за меньшее. Он быстро моргнул несколько раз, чтобы рассеять туман, застилавший глаза, и получше разглядеть девочку. У нее красивое лицо, а тело еще детское, плоское и несформировавшееся.