– У хирурга целый час в очереди прождал. Так что у вас ещё хорошо, всего пятнадцать минут.

Чуть не вывалилась желчь. За день у Никиты её накапливалось достаточно, и за ночь не рассасывалась, и за выходные. Но он смог удержать её внутри, хотя совершенно не понимал, зачем, в случае такого временного контраста, вообще бубнить под руку врачу?!

Вместо изучения мировоззрения человека посыпались медицинские вопросы. Их у врача накопилось достаточно за годы работы. Точнее, с каждым годом или даже днём набор шаблонов разрастался.

Как то обычно случалось, самые громкоголосые и возмущённые пациенты оказывались наименее больными. Мужчина в толстовке не стал исключением. Хватило пяти минут, чтобы распознать проблему, выдать листочек с назначениями и подчеркнуть самые важные из них. Дал бы ему ещё и подзатыльник за то, что ждал почти три месяца в надежде, вдруг "само пройдёт", но ни один документ не разрешал наказывать пациентов даже морально.

После вереницы людей, не позволившей врачу заснуть в кресле, а двери заржаветь от забытости, настало время побега. Специальность, каждая врачебная, не только его, подразумевала отсутствие личных границ. В любую минуту дверь могла скрипнуть, а за ней – показаться человек. Пациент, но не просто пациент, а занятой, который весь день работал и которому очень плохо. Хотя физиология учила, что два этих состояния взаимоисключительны, на пороге у Никиты то и дело возникали такие люди. И через пять минут после окончания приёма, и через десять, и даже через час, если он имел неосторожность зайти в кабинет после вечернего собрания.

По мнению каждого Никита просто не мог отказать в приёме, ведь они очень торопились, даже отпрашивались с работы у бессердечного начальника и болели уже не одну неделю, значит, каждая минута была на счету. А за каждой потраченной минутой – риск сепсиса, инсульта, инфаркта, гангрены.

Такими мотивами молодого врача не составляло труда запугать. Поначалу Никита Шагаевич верил, переживал, принимал, отсутствие серьёзных ситуаций считал случайностью и везением, а потом узнал страшную тайну от старших коллег: ни к кому из них за долгие годы работы не прибежал в конце дня человек с реальной проблемой и не долбил в дверь, моля о помощи, потому что серьёзная проблема побуждала людей вызывать скорую или бежать в ближайшую от работы клинику, а не в ту, к которой тянул страховой полис.

Такими вот мелкими шумными стуками в дверь Никита и узнал о потребительском экстремизме и о том, что он обслуга. Недовольно фыркнул вслух, застёгивая пуговицы на рубашке.

Дверь мягко пропела: "не уйдёшь ты рано домой, дружочек-пирожочек". И намекнула, что пора бы обзавестись привычкой запираться во время переодевания. Стоило неизвестному показать голову, он завизжал. Стало смешно от собственной глупости, благо голова спряталась обратно, не заметив улыбки на лице визжавшего.

– Прошу прощения! – раздалось из-за двери.

– Что-то новенькое, – тихо удивился как бы оскорблённый врач.

Облачившись в человека, Никита открыл дверь и попытался выйти в мир. Прямо на пороге, буквально в паре сантиметров от пролетевшей двери, стояла девушка – очень невысокая, формастая, светловолосая, с очень наивным взглядом, точно недавно закончила школу и переехала из маленького городка в общежитие. Никита хорошо помнил этот взгляд, помнил его у себя.

– Здравствуйте, а можете принять меня? – неуверенный голос выдавал студента первого курса и даже звучал искренне, но врезался в четырёхкамерный камень Никиты.

– Не могу. Меня уже здесь нет, но можете обратиться к дежурному врачу. Он вам поможет, – вероятно, Никите даже удалось сотворить сострадание и переживание на лице.