Было уже десять часов утра, когда Тейтли пил кофе. Ветер еще дул весьма сильно и далеко гнал мрачные тучи. Но море мало-помалу начинало успокаиваться, и волны уже не покрывали острые оконечности подводных скал. Поверх камней на волнах виднелись тюки, ящики, доски и всякие обломки. Все это было, как выражался, грустно поглядывая на место крушения старый Матюрен, перья бедной «Ласточки», которая не дольше, как еще вечером, легкая и быстрая, как птичка, оправдывая свое название, чуть касалась голубой глади поверхности моря.

Подвели четырех оседланных и в роскошной сбруе коней, и Хоцитл, тотчас подойдя к Валентине, спросила ее:

– Умеешь ли ты ездить верхом?

– Разве нас хотят разлучить? – воскликнула Валентина, ухватившись за руки мужа.

– Нет-нет! – отвечала индианка. – Но, послушай, дня через два сюда прибудут воины Тейтли. Твоего мужа поместят на носилки, и вы присоединитесь к нам.

– А ты уезжаешь? – печально спросила Валентина, так как сознавала, что молодая дикарка оказывает им постоянное покровительство.

– Не беспокойся! Ты и твои близкие принадлежите теперь Тецкатлипоке, и вы стали священны.

Валентина намеревалась спросить по этому поводу объяснения, но в этот момент Хоцитл позвал предводитель, и та поспешила к нему. Тейтли со всеми своими воинами осматривал лошадей. Он подхватил Хоцитл и, посадив ее на лошадь, тотчас же вскочил на другого коня.

– Моим сынам известна моя воля, – сказал он, обращаясь к окружавшим его индейцам, – если Летающая Рыба даст какое-либо приказание, то устами его будет говорить моя собственная душа, и мои сыны обязаны ему повиноваться.

В ответ на это послышались возгласы, высказавшие безусловную покорность и обещание повиновения.

Предшествуемые Черным Коршуном и еще другим всадником, Тейтли и Хоцитл двинулись вперед. Подъехав к опушке леса, он, повернув голову и взглянув на пленников, прошептал:

– Они должны умереть!

Взгляд его, полный ненависти, был отлично замечен Хоцитл, подумавшей как бы в ответ ему:

«Нет! Они будут жить!»

Тотчас после отъезда Тейтли индейцы поспешили возвратиться к берегу моря, куда их привлекала надежда воспользоваться какими-либо остатками с погибшей шхуны. Один из воинов поместился около костра. Он сел, поднял ноги до самой груди, охватил их руками и уперся подбородком в колени. В этом положении, напоминающем египетских богов, свойственном индейским племенам, он притворялся, всматривающимся то на огонь, то на индейца, охранявшего лошадей, а в действительности зорко наблюдал за пленниками.

Что касается Летающей Рыбы, нового предводителя оставшегося отряда, он лег на живот на краю пригорка и внимательно следил за поисками, производимыми его соплеменниками, рассыпавшимися по всему берегу.

Капитан Рауль прислонился к шалашу из ветвей, опираясь головой на плечо сидевшей около него жены. Матюрен и Бильбоке недалеко от супругов высказывали очередную радость, видя их живыми и здоровыми. Все потерпевшие крушение говорили очень мало, так как их критическое положение, понятно, вызывало их на глубокое размышление. Они настолько хорошо знали нравы и тактику индейцев, что отлично понимали то, что тот, кто, по-видимому, пристально всматривался в огонь костра и в стража коней, а также и этот самый охранитель лошадей, в сущности, зорко за ними наблюдают. Но тем не менее они были изумлены относительной свободой, им предоставленной. Однако, хотя и успокоенные лаской Хоцитл, люди не были уверены, кто их окружает. Те, кто просто ко всему равнодушен, или безжалостные враги? На одно из замечаний Матюрена по этому поводу Рауль сказал: