Вот пришел я наконец в студию. Надел бахилы. Дал пару сотен долларов совсем молодому боссу радиостанции Дэну Мокрице и приготовился в самый неожиданный момент радиовещания выкрикнуть заветную, влекущую за собой катастрофические последствия тайну. Уши уже приготовились краснеть.

В помещении витало напряжением. Ди-джей весь дрожал, а стакан апельсинового сока, что он держал в руках стал наполовину полон. Чертов тремор мучает многих людей в Меркуриале. Все из-за Штайнера. Каждый год здешние нарекают его последним, от того повсеместно здесь принято бояться и нервничать. От того все эти болезни. Благо у меня в календаре нет вымышленных концов света.

Итак, через несколько микромоментов закончит звучать песня «Мандарины в кадре», и диктор начнет вещать прогноз погоды. Именно в этот момент я должен перебить его и сам начать опустошать свои последние допустимые таинства в микрофон.

Остается пять секунд… Четыре. Три. Две. Две на ниточке. Одна. Поехали!

«Я был в вблизи границ Дер Меркура! Увидел, как найти его! Он отвратителен и беспощаден! И не поймет он люд земной!» – я выкрикнул заученную фразу, и все в студии в ту же секунд остолбенели. Они были в шоке…

Очистился. Мне было хорошо, как никогда за шестдесят лет. Меня словно бы прогладили утюгом, настроенным на температуру тридцать шесть и шесть градусов. Уже предчувствую, как в холодной квартире с сотней портретов раздается телефонный звонок.

Все смотрели на меня, а Ди-джей и вовсе пытался достать нож, но трясучка была слишком сильной.

«Охрана!» – Позвал на помощь совсем юный Дэн Мокрица – «Схватить бестактного еретика! И сообщите ЦРУ, это не в моих, конечно, правил, но я поганца этого с лица земли сотру».

Агония

Красный порошок, детка!

Возможно, это паприка,

Вдохнем на посошок

И, словно, ягоды едим на ветке божьего кустарника.

За мной породы гор и листья чая смачного,

Гулять по трассе утром в гром, не вспоминая твой псалом о правилах безбрачия

Не вспоминай о поисках дорог до дома,

Я не пойду обратно,

В обоях скрытый паралич к ногам несет прохладу.

Опустошить все вены,

Покончить с жизнью миром

Шаман уже не верит в стены…

Я каждый камень поднесу к его глазам игривым.

Благодаря чему так сильно распространился контакт с иным миром? Скажем спасибо необычайному количеству интересов, которые с частой периодичностью способны соприкасаться друг с другом да или вовсе совпадать.

Опыт, а скорее изменение неопытности – также немаловажная вещь творившегося процесса построения. Сначала, к примеру, употребляешь глагольную рифму, потом считаешь ее беспредельной тупостью, возвышаясь над остальными, а затем становится конкретно плевать, и вот ты уже в касте просветленных, способных часами рассуждать о тонкостях искренности за партией в домино. И на каждой стадии восприятия лексики новыми красками играют придуманные страны, горы и дурачки.

Когда-нибудь, возможно, устройство связей поменяется, но нынешняя наша общая история пока что не может ассоциировать себя с чем-то, помимо неньютоновской массы из прошлого и настоящего. Массы, в которой тонут без остановки мультикультурные корабли с их общностью. А без общности нам никуда, и даже русскому в поле без арабского скакуна не доползти до родной деревни. Возможно, в чертогах костей многоголосое сознание способно, подобно радиостанциям, найти устойчивую волну и оказаться в пределе своего совершенства, но мир, увы, скажет: нет. Он другой, и он не видит смысла в неординарном спуске вниз к деталям, к альвеолам, если угодно. Он может позволит художнику лишь отобразить легкое подобное твоему, соседнее, которое направлено в другую сторону.