– Сегодня домой не поедешь. Нельзя тебе туда в таком виде. У меня переночуешь.

Заявляет Афанасьева безапелляционно, за что я ей благодарна до самой Луны и обратно. Сейчас я не способна вообще ни на что. Ни соображать, но ворочать разбухшим языком, ни принимать судьбоносных решений. Так что её шефство представляется благодатью небес.

По пути к однушке, которую она снимает на окраине города, мы заскакиваем в аптеку и в круглосуточный гипермаркет. Покупаем продукты на несколько дней вперёд, расплачиваемся с шофером и поднимаемся на третий этаж, вваливаясь в маленький тесный коридор, увешанные пакетами.

Окружающие меня предметы отчего-то расплываются, и я хватаюсь рукой за стенку, чтобы не рухнуть вниз. Похоже на неудавшийся разговор с Холодовым ушли последние силы.

– Лежи так. Не двигайся. Чая тебе принесу. И чего-нибудь поесть.

– Не надо, Наташ. Я не хочу.

Пытаюсь отказаться, но Афанасьева меряет меня строгим взглядом, укладывает на диван, подтыкает плед, чтобы не свисал, и уносится на кухню, начиная греметь там посудой.

Возвращается спустя десять минут с кружкой и заботливо её придерживает, пока я пью. Гладит невесомо мой лоб, на котором выступает испарина, и смотрит с таким ласковым сочувствием, что у меня начинает щипать в носу, и слёзы подкатывают к горлу.

А потом, когда я с трудом запихиваю в себя бутерброд, провожает в ванную, чтобы я смогла сделать там тест.

– Твою ж мать, – выдыхаю обречённо, когда третья по счету картонка показывает две ярких полоски, и отшвыриваю ее от себя, словно ядовитую змею.

Прижимаюсь к Натке и жалобно всхлипываю, до конца не осознавая, в какой заднице очутилась. Она же мягко водит ладонями по моей спине и тихо-тихо спрашивает.

– Что дальше делать-то будешь?

– К родителям Артёма завтра пойду. Мне кажется, они должны знать.

Лина, тогда

Идея поговорить с родственниками Холодова отдаёт откровенной драмой и смахивает на сюжет третьесортного сериала.

Но других у меня нет. Поэтому на следующий день я уже стою у ворот огромного частного дома. Переминаюсь с ноги на ногу, кутаюсь в старый, потрёпанный пуховик и чувствую себя как никогда чужой в этом идеальном мире.

Здесь ровные дорожки и вежливый до отвращения персонал. Дорогущие тачки и аккуратно подстриженный газон.

И что в этом царстве роскоши забыла девчонка из бедной семьи без гроша за душой – не понятно. Разве что детскую мечту о принце и сказку про первую любовь.

Эта девочка всё ещё верит в доброту и порядочность. И пока что не представляет, как больно бьются розовые очки стеклами внутрь.

Конечно же, дверь открывают не с первого и не со второго раза. Ворота отъезжают в сторону с характерным тихим щелчком, и я неловко ступаю вперед, ежась и оглядываясь по сторонам.

Шагая след в след за молчаливой безупречной во всем экономкой, я игнорирую её недовольный взгляд и мысленно готовлюсь к предстоящему разговору.

И всё равно оказываюсь разбитой и оглушённой, когда в ответ на робкое и тихое «Я беременна от вашего сына», слышу жёсткое и совершенно нелогичное:

– И что?

Сердце пропускает удар, желудок сжимают тиски. Я глотаю горькую слюну и давлю наступающее чувство тошноты. И впервые за все это время задаю себе тот же самый вопрос.

Действительно. И что?

Но вслух я его не повторяю. Только тихо шмыгаю носом и несу какую-то ерунду. Глотаю слова, сбиваюсь с мысли и совершенно не понимаю, что хочу донести до этих людей. И всё равно говорю.

– Мы с Артёмом… Мы любим друг друга, правда. Но он… Он не стал меня слушать, а я… Я не смогу. Одна… Одна не смогу. Моя семья, мы…

Моей откровенной смелости хватает на какие-то доли секунд, и я замолкаю под взглядом чужих пугающих глаз.