И, пока я раскладываю на составляющие не свойственные мне, в общем-то, чувства и борюсь со своими желаниями, Холодов пересекает разделяющее нас расстояние и застывает в полуметре от меня.

– Здравствуй, Лина, – он говорит негромко, продолжая держать малышку за руку, а меня хватает лишь на то, чтобы выдавить скрипучее ржавое.

– Привет.

– Это Ева. Моя дочь.

– Здравствуй, Ева.

Шепчу я едва ли громче шелеста травы и опускаюсь на корточки, изучая малышку.

В чёрно-желтом спортивном костюмчике, с каштановыми вьющимися волосами длиной ниже лопаток и с тёмно-карими огромными глазищами на пол лица она представляется эдаким ярким пятном на фоне спокойных светло-бежевых стен.

Пожёвывает нервно нижнюю губу и ковыряет носком белого кроссовка пол.

С такой кукольной внешностью она легко могла попасть на обложку детского журнала, но вместо этого вынуждена слоняться по больничным учреждениям и быть подопытной мышкой для врачей.

Вот она, несправедливость жизни, во всей её, блин, красе.

– Приятно познакомиться Ева. Меня зовут Василина. Или просто Лина.

Сглотнув ком, набухающий в горле, я протягиваю девчушке ладонь и замираю. Не дергаюсь, не шевелюсь и немного боюсь, что дочь Холодова не захочет идти на контакт.

Но она легонько пожимает мои пальцы и смотрит пронзительно сквозь частокол длинных пушистых ресниц. И это, вопреки выставленным мной барьерам, воодушевляет.

– Пойдём покажу тебе свой кабинет. У меня там есть плюшевый кролик Хэппи, несколько кукол Братц и железная дорога.

На самом деле, пару игрушечных полотен трудно назвать полноценным железнодорожным полотном. Но моих слов хватает, чтобы заинтересовать Еву.

По крайней мере, в её медовых омутах загорается огонек любопытства, и она делает робкий шаг вперёд.

– А ещё у меня есть печеньки.

Уточняю я для того, чтобы заполнить неловкую паузу, поднимаюсь на ноги и разворачиваюсь. Между лопаток тут же вонзается сотня раскалённых иголок.

Это Холодов метит меня своим фирменным испытующим взглядом.

И если прежняя я от такого пристального внимания обязательно растянулась бы на полу и ободрала бы коленки. То нынешняя я добирается до рабочего места без приключений.

– Оставь нас наедине, пожалуйста.

Пропустив малышку вперёд, я переступаю через порог, тормозя Холодова. Упираюсь ладонью ему в грудь и ожидаемо натыкаюсь на яростное сопротивление.

– Я хочу присутствовать. Видеть, как ты общаешься с Евой.

– Ты будешь мешать нам, Артём. Она будет отвлекаться. Я тоже. Я не сделаю твоей дочери ничего плохого. Дай мне спокойно заняться своей работой, пожалуйста.

Говорю я с нажимом и каменею. Минуты превращаются в вечность, серые глаза Холодова покрываются коркой льда, у меня в груди образуется айсберг.

И, когда я уже начинаю думать, что пора прощаться с клиникой и писать заявление по собственному, Артём медленно кивает и отступает, предоставляя мне свободу действий.

Гулко выдохнув, я с облегчением захлопываю дверь и поворачиваюсь к Еве. И то ли разыгрывается мое больное воображение, но мне кажется, что с уходом отца малышка тоже становится более расслабленной.

Больше не кусает губы. Не теребит край своей желто-чёрной толстовки. И с интересом рассматривает мой письменный стол с Котом-батоном с краю и грудой папок, сваленных посередине.

– Извини за беспорядок. Я не готовилась к приходу гостей.

Потрепав девочку по макушке, я торопливо перекладываю бумаги в шкаф и выуживаю из нижнего ящика раскраску. Усаживаю Еву к себе на колени, не встречая отторжения, и вручаю ей упаковку фломастеров.

– Поможешь мне закончить с русалочкой?

Тыкаю в пока что бесцветное изображение Ариэль и получаю короткий утвердительный кивок.