На это замечание тот, хохотавший, даже взвыл, а потом замолк, и минуты через две обратился к человечищу:

– Саргун, не надо, не надо!

«Саргун» – так, видимо, звали человечище – кивнул.

Вадим в конце концов опомнился.

– Вы рабочие? – спросил он.

В ответ со всех сторон раздался такой хохот, что, казалось, рухнули стены, отделяющие видимый мир от невидимого. Хохотали все восемь, только Саргун молчал, думая свою думу.

Вадим почувствовал в уме кружение.

– А кто хозяин? – спросил он вдруг.

Все мгновенно замолкли. А хохотун посмотрел на Саргуна. Но тот был невозмутим и до того мракобесен, что Вадима стало мутить.

«Самое время идти назад», – подумал он.

Ноги, тяжелые, как слоны, еле слушались, но на сей раз Вадим проявил настойчивость – настойчивость, рожденную страхом перед непонятным, и, пошатываясь, пошел прочь к лифту.

Абсолютная тишина сопровождала его. Он только боялся оглянуться. Вяло нажал кнопку, и появился спасительный лифт. Как только в него вошел, все словно утихомирилось.

– А что, собственно, произошло? – спокойно рассудил он, направляясь к автобусной остановке. – Подумаешь, люди. Ну, рыла. Ну, жуткие. Ну, кошмарнее любых снов. Но все-таки люди. Не убили же меня. Другие бы еще съели.

И Вадимушка облегченно вздохнул.

Вечером, возвращаясь домой, он старательно не нажал кнопку восьмого этажа. Но лифт все равно почему-то там остановился. Открылась дверца. Сердце его истерически забилось, словно стало живым существом. Вадим, однако, не выходил из кабины. А дверь все не закрывалась и не закрывалась, вопреки смыслу и разуму. Она оставалась открытой, а Вадим, точно парализованный, не нажимал ни на какую кнопку. Потом нажал, но лифт не сдвинулся. И он почувствовал: кто-то идет, огромный, судя по тени. Вдруг протянулась длинная рука, черная, мощная. Ничего, кроме руки, Вадимушка уже не видел. Рука нажала на кнопку, степенно отдернулась, и только тогда дверца закрылась и кабина поползла именно на двенадцатый этаж, куда и нужно было Листову. Все это появление руки произошло таким образом, как будто замедлилось течение времени или вообще что-то с ним, с временем, произошло.

Весь мокрый, не то от слез, не то от мочи, Листов доехал до двенадцатого этажа и вошел, наконец, в собственную квартиру. Ниночки не было. Он заперся на все замки. А на следующее утро, спустившись на землю по черному ходу, поехал к самому Сучкову.

Сучков был учен во всех тайных науках, и Вадимушку знал, так как одно время изучал его сновидения.

Вадим с удовольствием вошел в знакомую квартирку. Шкафы по стенам были забиты книгами, манускриптами.

Сучков, Семен Палыч, не суетясь, предложил Вадиму чаек с тортом. Чай пили среди книг, разбросанных по столу.

Листов стал рассказывать подробно, нервозно, но не заикаясь.

Ученый слушал, слушал и вдруг завыл, прямо-таки волком завыл. Вадимушка испугался, но вой минуты через три прекратился.

Сучков стыдливо взглянул на Вадима и проговорил:

– Ты меня прости, дорогой. Но я сразу понял: дело серьезное. Очень серьезное и суровое. От того я и завыл. Волком. Я иногда вою, если что не так. Знай теперь об этом.

Вадимушка изумился, но не настаивал.

Сучков пристально посмотрел на него, но Вадим вдруг расхрабрился:

– Вы бы взглянули разок на этот этаж и на людей в нем, Семен Палыч.

Сучков замахал руками:

– Ни-ни! Я и так все понял. Ни за что не пойду. Понимаете, Вадим, – перешел он на «вы» – во всем этом в моем окружении может разобраться только один старичок. Блаженный такой, божественный, а главное – прозорливый. Он не только поймет, но и все проконтролирует, и, в конце концов, даже уладит. Я же хоть и понимаю, но сделать ничего не смогу. Вот так…