В те моменты, когда они уходили из дома, она спешила в ванную умываться, кушала и отдыхала от душного шифоньера.

Она узнала многое. И Борис понял, что вся его тайная жизнь с именами, адресами, явками и телефонами теперь в памяти этой хрупкой женщины.

Это был удар, от которого Борис едва оправился.

А оправившись, навсегда избавился от своей прошлой «болезни» изменять своей жене, хотя приобрел новую – маниакальную привычку по открыванию дверей, в основном шкафов и шифоньеров, в любом помещении, куда приходил сам или куда его; приводили.

И если раньше с виду он был вполне нормальным человеком, то теперь, приобретя новый недуг, стал человеком со странностями. А это не всегда приятно не только ему, но и близким.

Поэтому теперь и не знаем, что лучше: прошлая его болезнь или сегодняшняя. Да и, вообще, непонятно, по-честному, болен он был раньше или больным стал сейчас.

Когда я слышу утверждение, что все мы родились из гоголевской шинели, мне становится жаль себя. Я-то точно родился не из шинели, а из маминого зеленого пальто.

Поэтому я, значит, не как все.

Или все не как я.

Или все же не все мы родились из гоголевской шинели. А кто-то, как и я, родился из маминого зеленого пальто.

Господь Бог определил мне семью, где отец пил каждый день, а мама изводила себя зарабатыванием денег на пропитание нашего святого семейства, обшивая соседей, знакомых, полузнакомых и подруг знакомых.

В семейство входили одни женщины: мама, две мои сестры – старшая и младшая и парализованная бабушка, которая была такая старая и так долго лежала без движения, что никто не помнил, чья она родственница, мамина или папина.

Про отца я точно не мог сказать кто он, мужчина или женщина. Так как в баню я ходил с мамой. Отец вообще не мылся и даже не умывался. К тому же он сам утверждал, когда гонял маму из угла в угол, что не имеет никакого отношения к рождению детей.

Вот так мы и жили весело и дружно в небольшой комнате двенадцати метров и с кухней размером с небольшой холодильник.

Правда, холодильника у нас не было. Просто он был нам не нужен. Мы успевали съесть все, что готовилось и покупалось раньше, чем все это успевало испортиться. Отец же с похмелья выпивал и помои.

Так что нам и мусоропровод был не нужен. Его, правда, и не было в нашем одноэтажном доме.

Это на счет еды.

А одежду мы носили по очереди.

До школы мои сверстники вообще не подозревали, что я мальчик, потому что я с пеленок носил обноски своей старшей сестры, что меня вполне устраивало, так как благодаря этому, я свободно ходил в женские туалеты, чем полностью удовлетворял свои детские мужские потребности.

Когда я пошел в первый класс, мне мама из бабушкиных трусов сшила первые брюки, которые с большим удовольствием донашивала моя младшая сестра. Кстати, она пользовалась не только моими обносками, но и моим опытом в посещении туалетов, только уже мужских.

И, наконец, в пятом классе к зиме у меня появилось пальто. Появилось оно не оттого, что кто-то заметил, что я мерзну зимой. Отцу вообще всегда было жарко. A мама не выходила из дома. Шила и шила дни и ночи напролет. И, как мне казалось, она даже не знала что на улице. Зима или лето? И все же, когда я пятый раз переболел воспалением легких, то тетя врач сказала, что без теплого пальто следующую зиму я не переживу.

Мама сжалилась надо мной и достала из сундука свое девичье зеленое пальто, щедро пересыпанное дустом. «Его она берегла в приданое моей старшей сестре». Села за швейную машинку и, горько плача над нереализованным приданым, за ночь сшила мне зимнее зеленое пальто.