мужество многих родов, не смешанное от рождения с благоразумной природой, сначала наливается силой, под конец же превращается в совершеннейшее безумие. (…)
Душа же, чересчур исполненная скромности и не смешанная с дерзновенной отвагой, передаваясь из поколения в поколение, становится более вялой, чем следует, и в конце концов впадает в полное уродство.[95]
πέφυκεν ἀνδρεία τε ἐν πολλαῖς γενέσεσιν ἄμεικτος γεννωμένη σώφρονι φύσει κατὰ μὲν ἀρχὰς ἀκμάζειν ῥώμῃ, τελευτῶσα δὲ ἐξανθεῖν παντάπασι μανίαις.(…)
ἡ δὲ αἰδοῦς γε αὖ λίαν πλήρης ψυχὴ καὶ ἀκέραστος τόλμης ἀνδρείας, ἐπὶ δὲ γενεὰς πολλὰς οὕτω γεννηθεῖσα, νωθεστέρα φύεσθαι τοῦ καιροῦ καὶ ἀποτελευτῶσα δὴ παντάπασιν ἀναπηροῦσθαι.
Отсюда следует вывод:
Если где-нибудь есть нужда в одном правителе, надо избрать такого распорядителя, чтобы он имел оба указанных качества.[96]
οὗ μὲν ἂν ἑνὸς ἄρχοντος χρεία συμβαίνῃ, τὸν ταῦτα ἀμφότερα ἔχοντα αἱρούμενον ἐπιστάτην.
Это очень важное замечание с точки зрения структуры образа Царя Мира. Он должен сочетать в себе жреческие и воинские качества в едином синтезе, и не столько по прагматическим соображениям эффективности правления, как с некоторой иронией излагает это фундаментальную тему Платон, сколько потому, что Царство – это всегда промежуточная область между Духом и материей. Чистое созерцание уводит в мир идей безвозвратно. Но правитель должен вернуться в темную пещеру и там иметь дело не с образцами, а с копиями, причем подчас открыто восстающими на образцы, время от времени становясь агрессивными и коснеющими в своем невежестве. Силового отпора требуют и иные обстоятельства – у каждой Империи всегда есть внешний и внутренний враг. И борьба с врагом требует от Царя Мира воинских качеств.
Так Платон приходит к тем же пропорциям жреческого и воинского, которые мы встречаем в царственной касте Лебедя, в фигуре Мелхиседека и в других аналогичных образах Царя Мира.
При этом Платон, снова не без иронии, предлагает выводить царскую породу в обществе разными способами. Это может происходить как через поощрение смешанных браков между воинственными и созерцательными личностями или родами, а на более глубоком уровне – через воспитание в правителях одновременно обоих качеств – мужества и созерцательности, воли и ума.
Гипотезы «Парменида»: Единое прежде бытия
Можно соотнести онтологию истинного государства (Империи) с метафизической структурой, полнее всего представленной в диалоге «Парменид»[97]. В этом диалоге Платон строит обобщающую модель всех онтологических уровней на основании соотношения Единого (Ἕν) и многого (πολλά).
Платон признает абсолютное первенство за Единым, что и предопределяют всю иерархизацию планов бытия.
Прежде всего Платон утверждает, что Единое не может быть отождествлено с бытием и даже с чистым бытием. Постулирование бытия уже предполагает противолежащее ему небытие, так как любое определение обязательно включает в себя предел и то, что лежит по ту сторону от него. Поэтому как только мы утверждаем, что бытие есть, то, как и в знаменитой поэме досократического философа Парменида, которому формально и посвящен диалог Патона, мы сразу же получаем и вторую часть формулы – небытия нет. Бытие и небытие как первичная аффирмация и первичная негация уже дают два (а не Единое), так как между ними существует различие (иначе о бытии нельзя было бы сказать, что оно есть, а не не есть). Но если взять бытие, небытие и их совокупность, то получаем уже три. И два, и три уже не Единое, по крайней мере не строго Единое. Из этого рассуждения Платон делает фундаментальный по значимости вывод, предопределивший не только всю историю философии, но и наиболее полные системы богословия – в иудаизме, христианстве и исламе: