– Поднимитесь в магазин, скажите Малаше, что я разрешил. Извините, у меня тут дела.

Получив согласие от Шаховского, я немедленно помчался к нему в северный пригород. Повторялась прошлогодняя история со сбором подписей для «Литгазеты». Теперь мне предстояло обежать пол Парижа и окрестности. К пяти часам дня воздух раскалился до предела. Выскочив из электрички на станции «Аньер», я задохнулся от жгучего ветерка, прикрыл голову ладонью. Солнце плавило асфальт, автомобили, дома и мои глаза. На вымерших улицах пришлось долго искать дом, скрываясь в призрачной тени у стен. Измученный, я позвонил в домофон, вошёл в прохладный подъезд, прошёл в лифт и прислонился лбом к металлическим дверцам:

– Уфф…

Дмитрий Михайлович открыл дверь, глянул на меня и тут же всё понял.

– Здравствуйте! – пожал руку. – Проходите на кухню. Придётся вас срочно отпаивать. Вы не против холодного пива?

Усталость и напряжение тут же рассеялись. Видно, хозяину квартиры были хорошо известны московские и питерские кухни – пространства свободы и простоты в общении. Шаховской стремительно пробежал текст, поднял на меня внимательные карие глаза:

– Вы предлагаете мне поставить подпись под обращением? Вот, пожалуйста! – он вернул листок. – А с кем из церковных иерархов вы общались по этому поводу? По сути, это некий перестроечный манифест.

Рассказ о митрополите Владимире Сободане и его напутствии вызвал одобрительную улыбку:

– Знаю владыку, милейший человек… Пейте ещё, жарко! – он налил мне и себе по второму бокалу. – Публикацию в «Литгазете» тоже вы готовили? Очень своевременно.

Наша встреча длилась не более получаса. У лифта Дмитрий Михайлович слегка закинул голову, отчего зрительно сравнялся со мной ростом, пожал руку:

– Ну что ж, успехов вам!

– И всем нам!

– Да-да, и всем нам.

В тот же вечер после торопливого ужина мы с Филиппом и Брижит отправились смотреть фильмы сюрреалистов в «Бобур». Так парижане прозвали Центр современного искусства имени Помпиду. На машине десять минут, поиск платной парковки ещё столько же. На улице я опешил:

– Опять эти трубы? Похоже на химический завод.

Мои спутники довольно рассмеялись и в двух словах рассказали мне, как появилось это запоздалое футуристическое хулиганство.

– Помпиду, чтобы построить «Бобур», приказал снести несколько старинных кварталов. Весь Париж восстал, но с нами не посчитались! Никто не против нового, но зачем уничтожать старину! – горячилась Брижит.

– Как в Советском Союзе! Даже не верится.

Мы поднимались по медленному многочленному эскалатору, а городские огни опускались вниз. Наверху меня поманили к перилам открытой площадки:

– Смотри, внизу площадь Стравинского!

– А там, в фонтане кинетические скульптуры. Остроумно сделали – чтобы люди близко не подходили! – Филипп многозначительно округлил глаза. – Как-нибудь днём посмотри поближе. Раскраска дадаистская, забавная.

Маленький кинозал был забит до предела. Мы опоздали. Проскользнув вперёд вдоль боковой стены, я замер, взирая на безумные действа.

– Это «Антракт» Ренэ Клера и Пикабиа, – шепнула Брижит, – совершенно гениально!

Перевёрнутые крыши Парижа плыли, словно облака по небу, балерина бабочкой вспархивала на стеклянном потолке, являя свой белый испод, вместо неё появилось бородатое лицо, катафалк сам собой помчался в неведомую даль, а за под отчаянную музыку вприпрыжку понеслась радостная похоронная процессия. В конце фильма восстал из гроба киномаг, затем от прикосновения его жезла поочерёдно исчезли гроб, люди вокруг и, наконец, он сам. Манифест авангардного искусства. Всё вокруг – игра. Мы все – зрители. Так станем же участниками спектакля, будем смеяться, пока живы, пока длится антракт!