В доме было темно, но белая лестница, спускавшаяся вдоль стены со второго этажа, сияла, наверное, и в зимние ночи. Из-за обилия светлых тонов интерьера в тени все казалось пыльным: ступеньки лестницы, небольшой столик для телефона и визиток, вешалка с изогнутыми ногами для верхней одежды.

Я осторожно прошла в гостиную. Здесь тоже правил сумрак, хотя между портьер пробивался свет. В этом доме хотелось двигаться на цыпочках. Снаружи стояла гробовая тишина, но внутри было тише в сорок раз. Казалось, чистота, мебель во французском стиле, шторы, не перенесут прикосновения рук и просто исчезнут. Я медленно и аккуратно раздвигала портьеры, и предметы внутри обретали краски: диван, обитый тканью, кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками, маленькая красно-золотистая банкетка, белый рояль с двумя крутящимися стульями, нежно-голубой ковер, раскинувшийся почти на всю площадь комнаты, несколько лаконичных ботанических иллюстраций в рамках.

Я присела на один из стульев у рояля и огляделась, ожидая, что комната подскажет ответы на мои вопросы. На этом диване корчилась от боли моя мать? Или это было в другой комнате? Здесь она играла на рояле? Или только ее брат?

Я встала и продолжила «экскурсию». По другую сторону от лестницы оказалась еще одна гостиная. Она была меньше и как будто во всем спорила со своей крупной соседкой: стены здесь не пустовали, а наоборот, были плотно заставлены книжными шкафами от пола до потолка. По самой комнате, с одной стороны, хаотично, а с другой – невероятно гармонично располагались кресла разных цветов и размеров, мягкие пуфы и причудливые стулья, словно им не нашлось места в целом доме и их принесли сюда. Единственное окно выходило на солнечную сторону. Я назвала эту комнату библиотекой и немедленно окрестила любимой.

На полках сохранилась потрясающая литературная коллекция. Многие произведения были мне знакомы, многие я только планировала прочитать. На одной из полок стояло одно из моих любимых изданий “Алисы в Зазеркалье”. Я открыла стеклянный шкаф и достала тяжелую книгу. Пристроившись с ней в большом кресле, я погладила обложку и корешок, осторожно провела по срезу страниц: я всегда так знакомилась с книгами. Тяжелая, словно проложенная металлом, обложка упала, и я увидела на форзаце каракули, написанные синим карандашом.

На меня смотрело собственное имя. Мэдди. Написанные кривым детским почерком печатные буквы.

У меня заложило уши. Зоуи говорила мне, что я научилась читать и писать раньше, чем говорить, но я все равно оказалась не готова к встрече с детской версией меня.

Я впилась глазами в буквы наверху белой страницы. Карандаш въелся в бумагу глубже, чем мои воспоминания. Я буравила глазами несколько букв, словно пытаясь докричаться до себя по ту сторону времени, но ничего не слышала в ответ. Что же случилось со мной? И где была я, когда…?

Я захлопнула книгу, убрала ее на место и вышла, прикрыв за собой дверь.

Соседняя комната выглядела меньше гостиных, но показалась мне огромной. Маленький диван и такая же маленькая кровать с высокими бортами, стул и шкаф стояли у небольшого окна. Обои, накидка кровати, абсолютно вся мебель были бледно-голубого цвета. Детская – моя комната. Мне стало не по себе. На фоне обжитых и живых гостиных эта комната выглядела печальной тюрьмой, аскетичной комнатой для умалишенного.

Почему родители, которые явно не жалели энергии для внешнего лоска, потратили на мою комнату минут десять своего времени? Почему кровать ребенка находилась так далеко от входа, что меня наверняка нельзя было рассмотреть, приоткрыв дверь. Быть может, никому и не хотелось смотреть?