, но фактически являющийся местом захоронения исключительно фашистов, включая самого Франко[24]. Монумент был воздвигнут силами военнопленных из республиканской армии. Я начала понимать, что большинство изуродованных нищих на улицах Мадрида представляет собой трагический, живой след Гражданской войны, и это понимание стало для меня Испанией в новом, неприглядном прочтении, которое шизофреническим образом шло вразрез со старым впечатлением. В середине ХХ века это все еще была страна тревожных контрастов, запечатленных Гойей в XVIII и начале XIX века на картинах и рисунках, которые я видела в Прадо.

Тем временем в доме Пилар назревал кризис – по крайней мере, нас с Сильвией не покидало такое предчувствие. Мы уже несколько раз отклоняли ее приглашения на вечерний променад и в результате все чаще слышали раздраженный стук кастрюль на кухне, а время, равно как и наличие, трапез становилось все более непредсказуемым. Мне было немного неловко покидать Сильвию в беде, но я все равно купила билет на поезд с климатической установкой и сбежала в безопасную Гранаду, где надолго остановилась в международном студенческом общежитии с забавным и непредсказуемым контингентом. В основном это были испанцы, способные за секунду разговора перейти от политики к поэзии. Чтобы сохранить остатки разума, я иногда сменяла накаленную атмосферу дискуссионных баталий на горячий воздух прогретых солнцем полуденных улиц Гранады и наблюдая за играми цыганских детей у входов в свои пещеры[25] или гуляла в окрестностях мавританского дворца Альгамбра, в садах Хенералифе, завороженная экзотической и экстравагантной красотой этого места.

Убаюканная ароматом роз и журчанием фонтанов, погруженная в полудрему, я часами сидела под арками во «дворе ручья»[26] Хенералифе, наблюдая оттуда за неприступными стенами, скрывающими внутренние дворики Альгамбры, изукрашенные причудливой тонкой резьбой. Распростертый под солнечными лучами, ослепительный город лежал у моих ног. Его сияние прерывалось лишь бутылочно-зелеными шпилями кипарисов и ярко-пурпурными и розовыми полосками бугенвиллеи, карабкающейся по снежно-белым стенам. Прекрасный город, но и невыразимо жестокий. Здесь был убит талантливейший из его сыновей. Именно в Гранаде в начале Гражданской войны в Испании повстанцы-оппозиционеры франкистских сил расстреляли величайшего испанского поэта ХХ века Федерико Гарсиа Лорку. Ритмы, образы и цветовая гамма его поэзии создали в моем воображении картину Андалусии задолго до того, как я впервые увидела ее воочию.

В то время как я предавалась длительному созерцанию неотступной красоты Гранады, меня одолевали приступы одиночества. В прошлом у меня уже бывали периоды чрезвычайной подавленности, причины которых я не знала. Теперь же она стала мне ясна и оказалась довольно предсказуемой: я просто нуждалась в человеке, с которым могла бы поделиться своими впечатлениями. Более того, я осознала, что больше всего мне хотелось бы поговорить со Стивеном. С первых минут знакомства между нами возникло взаимопонимание, обещающее согласие и совместимость. Из-за его болезни любые отношения с ним были обречены на ненадежность, быстротечность и печальный конец. Могла ли я помочь ему реализовать себя и стать счастливым, пусть и ненадолго? Я сомневалась в своей пригодности для такой миссии, но мои новоприобретенные друзья из многонациональной среды, которым я открыла душу, в один голос советовали действовать решительно. «Если ты нужна ему, то ты просто обязана это сделать», – говорили они.

Некоторое время я пыталась утихомирить внутреннюю неразбериху, но в конце концов неодолимая жажда приключения оторвала меня от исторических красот Гранады и усадила в душный автобус, переполненный рыночными торговцами и их товаром (большей частью живым, хлопающим крыльями и кудахчущим). Я стояла на автобусной остановке в ожидании рейса до станции Ла-Линеа, последнего форпоста Испании перед Гибралтаром, когда ко мне подошел мужчина и спросил, не хочу ли я обучаться испанским танцам. К моему удивлению, он отметил, что у меня подходящая внешность и фигура. Хотя к тому моменту я весьма поднаторела в отшивании местных мачо, мне польстили его слова. Казалось, что мужчина действительно тот, за кого себя выдает. Он не говорил сальностей и не заигрывал; напротив, изъяснялся вполне откровенно. В руке он держал карточку с адресом его танцевальной студии. Я как раз взвешивала его предложение, когда из-за угла вынырнул автобус до Ла-Линеа и навсегда увез меня прочь от искушения. Иногда я чувствую легкий приступ сожаления о том, что тот автобус пришел вовремя, нарушив все неписаные законы передвижения испанского пассажирского транспорта. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы он прибыл хотя бы несколькими минутами позже?