– Пиши заявление, я сам в кадры отнесу.

– На чьё имя писать?

– Садись. Вон тетрадь, вырви двойной лист, а я продиктую.

Степан вырвал из середины тетради лист бумаги, обмакнул перо в большую стеклянную чернильницу и замер в ожидании.

Мастер начал спокойно диктовать:

– Начальнику вагонного депо стации Белогорск товарищу…

Через три дня, ночью, бригада лесозаготовителей прибыла на станцию Ушумун, заставленную вагонами, гружеными лесом, и заваленную огромными штабелями кругляка. А после обеда, преодолев испытания лесной дорогой, расположились в зимовье, выложенном из тонкого нетёсаного кругляка, врытом в сопку. Передняя стенка с окном и дверью сооружена из необрезных досок[10], наполнена опилками. Слева от входа – общие нары, покрытые ватными матрасами и суконными солдатскими одеялами. Напротив дверей стояла кирпичная, но не оштукатуренная печка. Справа – стол, предназначенный для приготовления и приёма пищи.

Повар, худой, долговязый мужик лет тридцати пяти по прозвищу Карасик, сразу растопил печку – благо наколотых дров было достаточно как внутри помещения, так и снаружи.

– При таком дубаре картошка замёрзнет.

– Юра и Стёпа, за водой! – тоном, не терпящим возражений, произнёс мастер.

– Наум Иванович, пусть салага идёт, а я дров наколю.

– Юра, хотя у тебя и Власов фамилия, но тебе далеко до чемпиона мира. Забудь свои дембельские замашки. Здесь нет «салаг» и не будет. Я больше двух раз не предупреждаю – отправлю домой.

– А я – чё? Люди – вон чё, и то ничё, а я чё?..

Степан молча взял цинковое ведро, ломик и пошёл вниз к ручью. Юра слегка замешкался и побежал догонять Стёпу, размахивая ковшом:

– Сказали, что без ковша не наберёшь: мелко.

Юра учился в одном классе со старшим братом Эдиком, поэтому знал Стёпу чуть ли не всю жизнь.

– Чего ты психуешь? Я просто так…

– Юрка, я с четырнадцати лет не считаю себя салагой и другим не советую, поэтому не нарывайся.

– Помню я: ты в двенадцать лет уже бросил курить. Ладно, замнём.

– Замнём, – ответил Стёпа и протянул руку.

Юра ответил крепким рукопожатием.

Маленький ручей, покрытый льдом, с правого берега имел небольшую проталину.

– Здесь ключ бьёт! – радостно воскликнул Стёпа.

– Поэтому и не замерзает.

Перед тем как начерпать воды в ведро, Юрка с удовольствием приложился к ковшу:

– Вот это да! Холодная как лёд!

– Ты мне оставь, а то всю выпьешь, – попытался шутить Стёпа.

– Не боись, пей, только горло не простуди.

– Точно, горло – это моё слабое место, – между большими глотками воды пробурчал Стёпа.

Когда вёдра были наполнены, ребята осмотрелись. Они стояли посередине заснеженной пади, расположенной между двумя рядами сопок, заросших вперемежку лиственницами и соснами. Сопки уходили в затуманенную морозом даль.

– Китайцев высматриваете? – как-то неожиданно подошёл мастер.

– Откуда здесь китайцы? – удивился Стёпа.

– Вон те дальние сопки – это правый берег Амура.

– Наблюдают за нами, – уверенно констатировал Юрка. – Ночью прилезут и перережут нам глотки.

– Тебе первому, чтобы не наводил жути, – пригрозил Наум Иванович.

Со стороны землянки послышался металлический звон.

– Это повар нас подгоняет – воду заждался. Бьёт обухом топора по куску рельсы, – догадался Стёпа, – я видел: там висит рельса. Ещё подумал: зачем она здесь нужна?

– Да мало ли в тайге что может случиться?! А это – надёжная связь, – добавил Наум Иванович.

– Хорошая вода! – отхлебнув из ковша, оценил мастер. – А какой воздух! Сюда надо туберкулёзников присылать: пока лесу напилят, глядишь, и выздоровеют. Я уже пятый год сюда приезжаю.

– Это точно. У меня отец был туберкулёзник, каждый год ездил по госпиталям, санаториям, так он рассказывал, что все санатории стоят в сосновых рощах, – поддержал мысль Стёпа. – А у вас туберкулёз?