– Ну ладно, Чарльз, но…

– Мег, – мягко сказал он. – Меня что-то удерживает, и мне нужно освободиться. Мне нужно побыть одному. Но мне очень надо, чтобы ты вникала со мной.

Мег забеспокоилась:

– Но я совсем отвыкла…

Вниканием они звали способность быть с другим, какое бы расстояние вас ни разделяло, и говорить на языке глубже слов. Чарльз Уоллес родился с этим даром. Понемногу Мег научилась понимать мысли, которые он посылал ей, узнавать то, что он хотел ей сообщить. Вникание намного превосходило обычное экстрасенсорное восприятие, и хотя для Чарльза Уоллеса оно было естественным, как дыхание, от Мег оно требовало глубокой сосредоточенности. Чарльз Уоллес и Кальвин – лишь с ними двумя она могла говорить на этой речи глубже слов и слышать их.

– Это все равно что плавание, – заверил ее Чарльз Уоллес, – или езда на велосипеде. Стоит лишь научиться, и ты никогда этого не забудешь.

– Я знаю… но я хочу пойти с тобой. – Она попыталась утаить мысль: «Чтобы защитить тебя».

– Мег. – Голос его был настойчив. – Ты нужна мне, но ты нужна мне здесь, чтобы вникать со мной на всем пути, от начала до конца.

– На пути куда?

Лицо Чарльза Уоллеса было бледным и напряженным.

– Я пока не знаю. У меня такое ощущение, что это будет долгий путь, но то, что нужно сделать, нужно сделать быстро.

– Но почему именно ты?

– Может, и не я. Мы точно не знаем. Но кто-то же должен.

«Если никто этого не сделает, – подумала Мег, – тогда этому миру конец – во всяком случае, тому миру, каким мы его знаем».

Она обняла брата и поцеловала.

– Мир да сопутствует тебе.

Мег выключила свет, легла и стала ждать, когда в ее сознании зазвучит голос Чарльза. Котенок потянулся, зевнул и снова заснул, и его глубочайшее безразличие действовало успокаивающе. Потом Мег села, внезапно заслышав собачий лай.

Лай, громкий и требовательный, все не умолкал. Вот точно так же лаял Фортинбрас, когда хотел привлечь внимание. Мег включила свет. Лай смолк. Стало тихо. Почему он прекратился? Мег поднялась с кровати, поспешно натянула халат и тапки и направилась вниз, позабыв про седьмую ступеньку. Та громко заскрипела. На кухне Мег увидела, как родители и Чарльз Уоллес гладят большущую беспородную собаку.

Миссис Мёрри посмотрела на Мег безо всякого удивления:

– Думаю, наша собака нас нашла.

Мистер Мёрри осторожно потянул за стоящее торчком ухо собаки; второе ухо обвисло.

– По виду она типичная дворняга, но, похоже, добрая и умная.

– Ошейника не видать, и вообще ничего такого, – сказал Чарльз Уоллес. – Она голодная, но не слишком худая.

– Найдешь ей что-нибудь поесть, Мег? – спросила миссис Мёрри. – В кладовой вроде еще оставалось что-то после Фортинбраса.

Насыпав в миску корма, Мег подумала, что все они ведут себя так, словно эта собака с ними надолго.

Ни в появлении собаки, ни в том, что семья так спокойно ее приняла, ничего странного не было. Фортинбрас пришел к ним точно так же: однажды возник на пороге щенком-подростком. Но именно от самой обычности происходящего на глаза Мег навернулись слезы.

– Как мы ее назовем? – спросила миссис Мёрри.

– Ее зовут Ананда, – невозмутимо сообщил Чарльз Уоллес.

Мег посмотрела на брата, но он лишь чуть заметно улыбнулся в ответ. Мег поставила миску, и собака принялась есть жадно, но аккуратно.

– Ананда, – задумчиво повторила миссис Мёрри. – Похоже на звон колокольчика.

– Это санскрит, – сказал Чарльз Уоллес.

– А что это означает? – спросила Мег.

– Радость бытия, без которой Вселенная рухнет.

– Очень уж большое имя для одной собаки, – сказала миссис Мёрри.

– Она большая собака, и это ее имя, – отозвался Чарльз Уоллес.