– Ничего, – вздохнул Берти. – Ничего – до вечера понедельника, когда после ужина она настигла меня в гостиной и опять взялась за свое: стала хватать за руку и… и вообще! Ужас какой-то!

– В понедельник? Вы уверены, что это происходило в понедельник? Накануне гибели Маунтджой?

– Без сомнения, – подтвердил Берти. – Пусть это и выставляет меня черствым истуканом, но после этого происшествия, во вторник, я подумал: «Хоть одно утешение: Элеонор должно хватить ума и чувства приличия, чтобы хотя бы сегодня оставить меня в покое!»

Он помолчал. Миссис Брэдли, уверенная, что это еще не все, затаила дыхание, чтобы не помешать откровенности молодого человека.

– Вечером во вторник у меня была передышка, – продолжил он медленно, нехотя, – но в среду, то есть вчера вечером… – Берти замолчал и остановился на гравийной дорожке, по которой они шли. – Знаете, миссис Брэдли, я чувствую себя мерзавцем, когда выкладываю вам все это о бедной девушке. Однако я должен поделиться этим именно с женщиной. В общем, в среду вечером, то есть вчера, Элеонор пришла ко мне в спальню в половине первого ночи и изъявила желание там остаться. Мне стоило огромного труда выпроводить ее. Фактически мне пришлось вскочить с постели и вытолкать Элеонор за дверь. Ну, как вам это нравится?

Спустя продолжительное время, когда они опять побрели вокруг лужайки, миссис Брэдли произнесла:

– Не сомневаюсь, что сегодня вечером вы запрете дверь своей спальни.

– Еще и креслом припру! – вспылил Берти. – Ничто не принудит меня ее открыть, разве что пожар!

– Хорошо. Остальное предоставьте мне. Возвращаемся?

Обратный путь они проделали молча. Берти гадал, правильно ли поступил, открывшись этой женщине, похожей на ящерицу, а та обдумывала одно примечательное место в рассказе Берти. В конце концов она решила при первой же возможности воспроизвести его Карстерсу.

– Вот и вы! – воскликнул Гард, увидев их в двери гостиной. – Как насчет того, чтобы немного подвигаться, папаша? Или это значит наступить тебе на любимую мозоль: в доме траур и все такое прочее?

– Что такое? – проворчал Алистер Бинг, утративший былую остроту слуха, но не желавший в этом признаваться.

– Я предлагаю устроить танцы, – объяснил Гард.

– Сколько угодно, сынок, если того же желают остальные. Поступайте как знаете. Я пойду к себе в кабинет.

– Я с тобой, отец, – сказала Элеонор. – Если хочешь, я могу поискать в библиотеке ссылки.

– Хорошо, что сестрица покинула нас, – заявил Гард после их ухода. – Она ненавидит танцы. Что завести?

– Мне доступен только фокстрот, – сказал Карстерс.

– Значит, фокстрот! – провозгласил Гард, выбирая пластинку.

Из граммофона раздался треск, а потом зазвучала музыка. Берти, радостно улыбаясь, пригласил на танец Дороти, Карстерс учтиво подал руку миссис Брэдли.

– Полагаю, ты симпатизируешь этой старушенции? – спросил Берти свою партнершу.

– Еще бы!

– Ты не думаешь, что это она угробила Маунтджой?

– Боже сохрани! – воскликнула Дороти. – Ни в коем случае!

– Тем лучше. Хотя, – продолжил он, мастерски исполняя танец, – мне она кажется реинкарнацией Екатерины Медичи, способной укокошить удовольствия ради собственную мамочку. Ты согласна со мной?

– Она талантливая особа, – уклончиво ответила Дороти.

Берти, ловко залезший в щель между японской лаковой ширмой и пальмой в кадке, умудрился поцеловать ее прямо в губы.

– Вот и я о том же, – сказал он, выводя Дороти на открытое пространство.

– Скотина! – со смехом воскликнула она. – Ты забыл, что я без пяти минут жена Гарда Бинга?

– Это мы еще посмотрим, – улыбнулся Берти. – Собственно…

– Только не здесь! – Дороти сняла руку с его плеча и закрыла ему рот. Берти воспользовался тем, что она врезалась в него в танце, обнял ее за талию и за шею и снова поцеловал с юношеским пылом.