– Дом? Вы не знаете, чей это дом? – удивился князь, и тотчас заподозрил юного товарища во лжи.

«Впрочем, может и правда не знает, – подумалось ему. – Ведь он недавно произведен в офицеры и всего с неделю, как в городе».

– Это дом Задольских, – сказал он.

– Кто такие?

– Задольские, две сестры, девицы.

– Это они и есть… Вот которая стоит, а другая сидит. Старые девицы…

– Нет, – рассмеялся князь. – Это приживалки. Вон молоденькая – Задольская. А другой сестры в горнице нет…

– Она хорошенькая… Белокурая… А та такая же или хуже?..

Князь не ответил.

– Что же, Караваев их хороший знакомый?

– Даже вздыхатель. В женихи метит, как и все Мариинцы… – сказал князь. – Как и вы будете скоро, – прибавил он сухо.

– Я?! Что вы! Христос с вами! – воскликнул Звездочкин. – Нет, князь, если моя нога переступит хоть раз порог этого дома, то ждите светопреставления на другой же день. Я терпеть не могу дамского общества и от всякой юбки спасаюсь бегством.

Между тем гусар, видимый в гостиной, что-то снова усиленно размахивал правой рукой. Женщины смеялись.

– Дурак! – вдруг резко выговорил князь. – Показывает, как пикой колоть. Воин! Как же? Герой гусар. Портняга. Даже на маневрах не бывал. Воображает, что поясничеством понравится. Осел. Идиот… Пойдемте! – прибавил он слегка нетерпеливо.

И оба офицера двинулись вместе.

Товарищ, которого встретил князь, был только что произведен в корнеты. Это был среднего роста, очень юный на вид и белолицый молодой человек с большими красивыми глазами. У него не только не было усов, но не было и тени какого-либо пушка на губах. Это был в полном смысле слова птенец, вылетевший только из гнездышка.

На Звездочкина и смотрели в полку именно так. Это был один из тех офицеров, которые находятся на особом положении во всяком полку. Все считают долгом им протежировать. Они – полковые дети.

Это те юноши, которые прямо от маменьки с папенькой, от мамушек, тетушек, братцев и сестриц, с варенья и печенья, попадают прямо в среду офицеров. Они всегда ухмыляются глупо, озираются робко и краснеют от всякой офицерской беседы, так как многое, о чем у маменьки с папенькой было запрещено даже и на уме иметь, здесь говорится вслух. Звездочкина звали в полку: птенчик, цыпленок, душанчик. За последнюю зиму кто-то почему-то прозвал его «княжна», и это прозвище укрепилось за ним.

Офицеры долго шли молча. Князь насвистывал марш, а насвистывание было у него всегда признаком внутреннего волнения.

– Вы куда, Звездочкин, идете? – сухо спросил он, наконец.

– Я… Я так… – смутился видимо юноша. – Я вот пройду и вероятно домой.

– Так я вас провожу до вашей квартиры.

– Да… Но… Я не знаю… Может быть я…

Корнет окончательно запутался и запнулся. Князь косо глянул на него, но среди темноты ночи не мог видеть лица его. Голос, однако, явно выдавал его смущение.

– Опять под окна!! – резко вырвалось вдруг у Аракина вспышкой.

– Что?.. Какие окна!?

– Опять под окошки того дома, который вы якобы даже не знаете кому и принадлежит.

Звездочкин приостановился и обернулся к товарищу.

– Совсем ничего не понимаю… – тихо произнес он.

– Вы влюбились, – заговорил князь глухо, – в одну из Задольских. Как и все мы по очереди влюблялись. Вот и все!.. Мне любопытно знать только одно: в которую… в младшую или старшую?

– Христос с вами! – воскликнул Звездочкин.

– Я вас убедительно прошу, господин корнет, отвечать, в которую… – почти грозно произнес Аракин, тяжело переводя дух. – Одна из них мне личность не чужая… Одна из них… Я люблю одну из них и надеюсь добиться взаимности… Вот!.. Я говорю прямо… Мне все равно. Это чувство невыносимо… Лучше прямо объясниться…