И вот, значит, слоняемся мы, прыгаем с забора на скорость, строим шалаши из конопли. От скуки померили уже длину дома в шагах, наигрались в Монополию. И тут кому-то из нас приходит мысль: а давайте напишем в акимат письмо, чтобы на этом участке земли нам сделали детскую площадку.

Надо заметить, что на дворе стояли 90-е годы, и, в принципе, можно было написать в акимат, что ты уже умер – едва ли кто-то бы отреагировал. Но мы же дети, советские ещё дети, а значит, верим в силу государственного управления. Тем более, были среди нас пацаны постарше, которых мы всегда слушали.

Стали писать письмо. Писали всей толпой, ничем не ограничивая свою фантазию: пусть нам поставят тренажеры, турники, теннисный стол, навес, песочницу, новые качели, кустов насадят. Проекты такие придумывались, что Нью-Васюки просто нервно курят в коридоре. В умах уже разворачивались настолько фантастически картины, что нынешним детям и не понять. Было прямо весело. Тем более, взрослые нас поддерживали: а то как же, старушки всегда любили что-нибудь затребовать у власти.

Письмо мы написали и даже отправили. В ответ через месяц приехала машина и огородила наш участок маленьким заборчиком высотой в полметра. В середину без всяких затей насыпали гору песка, воткнули ржавую горку и уехали. Это всё. И хотя это было ничем не похоже на наши желания, мы всё равно считали это своей победой.

Сколько мы ковырялись в этом песке и ходили, как воздушные акробаты, по этому заборчику – не пересказать. Это был наш штаб и наша собственность. Здесь надо ещё написать, что на этой горке я и лишился невинности, но нет. Только ударился пару раз.

Потом времена изменились опять. Детский сад продали частной школе, потом сделали из неё призывной пункт областного военкомата. Построили глухой каменный забор, отжали нашу площадку и огородились железными воротами.

Правда, жители возмутились, и удалось отобрать у военкомата территорию как раз моего детсадовского участка, где я гулял – напротив моего подъезда. Там сделали детскую площадку со скамейками и горками. Военные оказались сговорчивей, чем воспитатели. Так что моим детям тоже удалось вырасти на этой детской площадке.

Но, в целом, двор мой сейчас выглядит точно также, как в моем детстве. Разве что парковка теперь действительно парковка, а я там больше не живу. А вот отношения с государственными органами как-то с тех пор и не складываются. Ничего не могу с этим поделать.

Иногда я встречаю по-настоящему добрых людей. Искренних, светлых, таких, которые всегда рады тебя видеть. Откуда я знаю, что это искренне? Чувствую, наверное. Бывает так, что даже не сомневаешься – это настоящее.

Бывает и другое – когда человек тебе улыбается, а ты ощущаешь на дне его улыбки такую мутную черную водицу, понимаешь, что там внутри всё иначе. Это чаще.

А вот по-настоящему добрых мало. Очень сложно быть добрым в нашем мире. Особенно с людьми. Я видел немало тех, кто делает хорошие, важные добрые дела, но в личном общении продолжается оставаться холодным и нервным. Потому что доброму человеку легко сделать больно, он открыт, а злого фиг обидишь, он первый тебя обидит.

Но, с другой стороны, когда ты чувствуешь, что человек добр к тебе, ты и не хочешь его обижать. Искренняя доброта обезоруживает, ты улыбаешься в ответ и не знаешь, что сказать. Это настолько потрясающе, что во всем твоём огромном оружейном арсенале не находится ни одного подходящего слова.

А хуже всего таким, знаете, средним. Они не добрые и не злые. Как в одной песне пелось «я добрый, но добра не сделал никому». Вот нас таких большинство – мы не можем ни нападать с чистой совестью, ни отбивать атаки лучами искреннего тепла. Делаешь что-то хорошее, так обязательно скажешь гадость. Делаешь что-то плохое, так застыдишься в итоге. Ни вашим, ни нашим.