– А ну, раздались, поганые!.. – донесся могучий бас. – Вон подите, нечистые!..

Окружившие капище навьи шарахались с визгом, с каким-то обреченным воем. Придавленный Иван с трудом повернул голову – и увидел, как они разлетаются в стороны, получая удары страшенной величины палицей. Их наносил всадник на громадном черном коне.

В предках у этого копытного явно хаживали медведи – косматый, могучий, пастью зло щелкает.

Сам всадник тоже был выдающийся. Огромного роста, поперек себя шире – но при этом глубокий старец. Седой, как лунь, длиннобородый, лицо изрезано морщинами. Словно древний дуб ожил, оседлал коня и врубился в сечу.

Вот великанский старик поднес к губам изогнутый рог – и над холмом поплыло гудение. Навьи при этих звуках совсем ошалели – заверещали, захныкали, бросились кто куда. Парившие в птичьем облике – попадали наземь, забились выброшенными на сушу рыбами.

Иван продолжал хрипеть, придавленный тяжелящим кошаком. Но тот хотя бы перестал мурлыкать колыбельную – Яромир стряхнул сонное наваждение и взвыл:

– Иваныч, подсоби-и-и!..

– Держись, волчище! – гаркнул старик, на полном скаку перемахивая вал.

Яромир что есть сил лягнул Очокочи в живот. Рогатый страхолюд подлетел кверху – и в козлиное рыло врезалась двухпудовая палица. Разбрызгивая кровищу, седой богатырь лупил Очокочи и приговаривал:

– Наука тебе будет, чудище поганое! Не топчи копытами землю русскую, собака… козлина! Нехристь ты басурманский, дубина ты стоеросовая, мракобес срамной!..

Ругался старик так душевно и витиевато, что Иван аж заслушался. Но тут же опомнился и снова взвыл от боли. Баюн, насмерть перепуганный, вцепился в него еще яростней, спеша растерзать хоть одного из ненавистных врагов.

– Сдохни, сука!!! – истошно промявчил он.

– Да, Иван, не любят тебя коты… – задумчиво прогудел богатырь, хватая Баюна за шкирку.

Седой великан поднял огромного зверя, как нашкодившего котенка. Баюн сначала бился в мозолистой ручище, потом замер и повис со страдальческой мордой.

Ему стало очень грустно.

Израненный Иван перекатился на спину… и тут же обратно на живот. Кожу саднило, вокруг растеклась кровавая лужа. Потянувшись к хребту, княжич нащупал изодранные лохмотья – Баюн сдирал шкуру целыми шматами, обнажая мясо.

– Дивно, что ты еще жив, паря, – цокнул языком старик, рассматривая Ивана. – Ты что ж натворил, котейка?! Почто парня поуродовал?!

Баюн ответил презрительным фырканьем и попытался укусить старика за руку.

Рядом все еще подергивался избитый в месиво Очокочи. Тоже окровавленный Яромир не без труда кувыркнулся, поднялся человеком и захрустел шеей, склоняя голову от плеча к плечу. Каждое движение давалось волколаку через боль, но улыбка на его роже играла довольная.

Первым делом он добил сатира. Не когтями, не зубами – просто вытащил нож и деловито чиркнул по горлу. Словно козу прирезал. Теперь уже окончательно мертвый, последний рикирал дак повалился на холодную землю.

Следом Яромир занялся ранами Ивана. Досадливо ворча и вздыхая, он извел на них остатки живой воды. Княжич жалобно хныкал и подвывал, пока порезы на спине и загривке срастались, покрывались свежей розовой кожицей.

На отрубленный когда-то бабой-ягой мизинец воды сызнова не хватило. Хотя, честно говоря, Иван с потерей уж свыкся, толком и не помнил о ней.

– Все, больше нет, – буркнул Яромир, вытряхивая из пузырька последнюю каплю. – Остальное уж сам заживляй.

– Да вроде все… – опасливо почесал шею Иван. – Благодарствую…

– Не меня благодари, Иваныча, – кивнул волколак. – Не подоспей он – и лежать бы нам в земле…

– Благодарствую, Иваныч, – отвесил земной поклон Иван. – Иваныч… а имя как?..