Взгляд Калыги упал наземь. Замер. Глаза опричника широко раскрылись.

– О боги, Радогост и Боярагда, что это за стервь такая?

– Ёлс, лесовик, зыбочник, леший, борута. У него много имён. Некоторые даже называют пугалищем и предпочитают думать, что его существование всего лишь бабьи сказки, – сухо бросил Всеволод, наклонившись и рассматривая покрытые бурой коркой струпья, на спине трупа. Расхлёстанные глубокие раны, идущие группами параллельных линий, начинались у левого бока и заканчивались на середине правой лопатки, образуя сложный абстрактный рисунок из засохшей крови. В том, что это следы когтей, Всеволод не сомневался. Как и в том, что свежие, влажные выбоины на коже существа, несомненно, были работой воронья. Удивление вызывало только отсутствие на теле других отметин: следов волчьих или медвежьих зубов, укусов упырей и прочих трупоедов. Видимо пал лесовик совсем недавно и, укрытый на дне глубокого яра, ещё не успел привлечь крупных хищников. Всеволод продолжал разглядывать труп, пока в овраг спускалась остальная свита Митьки. С ними же был и Пётр. Опричники спешивались, ворчали из-за непредвиденной остановки и вразвалочку подходили к своему атаману, чтобы замереть с раскрытыми ртами. Княжич, увидев лешего, смертельно побледнел, но более ничем не выдал своего испуга. Всеволод, заметив это, одобрительно кивнул. В груди у воеводы шевельнулось чувство, очень похожее на гордость. Из мальчишки, при должном обращении, все ещё мог вырасти настоящий князь.

В отличие от глазеющих во все глаза опричников, воины из дружины, старались держаться от ёлса как можно дальше. Не стремились заглянуть на дно заполненной талой водой и вакорьем ямы, не спешили подходить к воеводе с приспешниками, образовав вокруг них пустующее пространство. Причина этого была проста. Некоторым кметам уже доводилось встречаться с ёлсами, защищавшими свои угодья. Смотрители леса безжалостно наказывали тех, кто глумился над природой и осквернял её альковы. В казармах, из уст в уста передавались слухи о безудержной ярости стражей пущи, разрывавших людей узловатыми руками, о насылаемых ими мороках, оживавших деревьях и зверье, повиновавшемся воле козлорогих. Слухи, которые заставляли даже потомственных горожан, а не только выходцев из укрытых в дебрях селений, относиться к лесному духу с уважительным почтением, почти благоговением. И вот теперь, один из повелителей леса лежал у ног людей безмолвным хладным трупом, что вызывало в сердцах и умах воинов смятение. Кто убил лесовика? Кто смог отважиться на это? И, что главное, – у кого достало сил? Подобные вопросы, несомненно, вертелись в головах у гридей, но оставались без ответа. Да и сам воевода задавался ими, ловя на себе встревоженные взгляды воинов. Меж людей пополз приглушённый, смердящий запахом суеверного страха, шепоток.

В этот самый момент на поляну вступила Врасопряха. Ведьма. Ксыр, идущий впереди неё, без особого усилия протиснулся сквозь неплотное кольцо воинов, протаривая дорогу для своей хозяйки. Волховуша, шедшая следом, кинула быстрый взгляд на труп. Склонилась.

– Нужно его перевернуть, – сказала она, не глядя на Всеволода, но вне сомнения обращаясь именно к нему.