У наших сотрудников никакой замены быть не могло – каждый вел какое-то свое исследование, и перерыв в работе часто сводил насмарку всю серию опытов. Мне пришлось проводить своего рода собеседование почти со всеми сотрудниками института.

Косяком шли разного рода болезные коллеги, занятые научной или учебной работой, молодые матери и матери-одиночки, пестующие своих малышей. У всех имелись веские аргументы против поездки «на картошку».

Время шло, приближался срок отъезда сотрудников отдавать долги своей Родине, почти каждый доказывал, что не он или она должны Родине, а как раз наоборот, Родина должна помочь завершить начатое дело. Мне удалось наскрести едва половину необходимого количества «боевых единиц». Я пошел со своей проблемой к директору ИБМ А. В. Жирмунскому: «Что делать? Уж сроки близятся!»

Жирмунский распорядился собрать всех мною освобожденных от колхоза завтра утром. А мне посоветовал внимательно посмотреть, как надо работать с людьми. Назавтра мне был преподан урок такой эффективной работы.

А. В. Жирмунский вызывал сотрудников по одному и с ходу задавал решающий вопрос. Например: «Вы хотите весной защищаться?»

– Да!

– Вот поэтому съездите на полмесяца в колхоз.

– Но у меня эксперимент!!!

– А Вы его отложите и за это время обдумайте, как можно сэкономить время.

Другому Жирмунский говорил:

– Вы как хотите, сейчас хотите поехать на две недели в колхоз или осенью на месяц?

– Но я не могу – у меня гипертония и диабет!

– Ну, тогда нам придется с Вами расстаться. С такими болезнями нельзя работать под водой и ездить в экспедиции.

– Но я же много раз ездил и все обходилось!

– Вот поэтому съездите на две недели и не забудьте про лекарства. Хорошо?

– Хорошо!

Я понял, что никогда не смогу так выкручивать руки и знать всю подноготную каждого сотрудника. А Жирмунский знал весь компромат на каждого, все его плюсы и минусы, все слабые места, когда, что и как каждый говорил, писал, работал и в чем участвовал, в чем были его промахи. Он помнил об этом долгие годы, а в нужный момент припоминал и выкидывал факт, как козырную карту.

В ту пору заметное разнообразие вносили поездки на «Витязь», но угнетало то, что настоящей интересной научной работы у меня еще не было. Я продержался в замдиректорах около года и попросился на свободу. К счастью, желающих занять такое теплое место оказалось много, и Жирмунский быстро нашел мне замену. Но… не отпустил меня совсем, а предложил нашей парторганизации выбрать меня секретарем. Такой расклад меня также не радовал. Хотя карьерные возможности для парторга института были не меньшие, но мне-то они не нужны – жилье пока есть, а работы на станции опять не будет.

Была, между тем, еще одна закавыка, о которой знал только я. Дело в том, что уже больше десяти лет составлял мой партстаж членства в нашей партии – вдохновителе и, стало быть, организаторе всех наших побед, а может и бед. В армии, в некотором отрыве от действительной жизни, что-то подвигло меня на вступление в партию.

За последующие десять с лишком лет я понял, что не приобщился к «делу построения коммунизма», как тогда звучало и говорилось даже из утюга, а не только по радио и ТВ. Зато понял, что я вступил, то есть вляпался по самое не балуй. Обратного хода я пока не видел, и я потихоньку становился то ли циником, то ли тем самым внутренним эмигрантом. По мере роста моего партстажа я наслышался такого откровенного пустословия, что уже не хотел его больше слышать и тем более самому говорить нечто подобное.

Могу поделиться своим опытом внутреннего сопротивления хотя бы в том, что вместо того, чтобы давать рекомендацию для вступления в КПСС, я по-хорошему, в моем понимании, рекомендовал человеку подумать и даже воздержаться от этого поступка. Среди близких и друзей есть четыре человека, которым рекомендовал не брать рекомендацию, а еще раз хорошо подумать. Правда, только двое из них потом сказали мне спасибо.