– Я не буду с тобой спорить, имярек. В мире Антихриста так мыслить – твое право. Но коли Бог зол и другого Бога нет, так повесели же Его, заставь расхохотаться. Будь Икаром и коснись крылом своим палящих лучей черного солнца! Или будь Беллерофонтом[21] и ворвись на Олимп к злому демиургу! Защекочи до смерти этого любителя похохотать. И если не приходил Христос, то пусть придет! И если не давал спасения нам, то пусть даст! И коли все, что ты говоришь – правда, то проклятье твое станет твоим благословением! Благословенны проклятые. Аминь! – и старик хлопнул в ладоши так громко, что у меня зазвенело в ушах. – Икар обжегся и упал на Землю. Пегас сбросил Беллерофонта по воле разгневанного Зевса, – произнес Вадим уже без злости. – А нам что делать? Тоже лететь вверх, пока не достигнем своего предела?

– Икар, Беллерофонт… Мало ли кто разбивался? Я вот давеча за водой ходил к реке, а там спуск крутоват больно. Так тоже чуть шею не свернул! – и Иван Евфимиевич хохотнул. – Что делать? Я о том вам уж битый час талдычу. Прорывать полотна антихристовых иллюзий, разрубать голубую твердь, что прячет от нас Истину – ледяную Бездну, в которой для свободного духа открыты все направления. Бездну, в которой не нужно основания ни для какого дела, а только воля к этому делу и вера. Взыщем небесного отечества! Ad astera! К звездам!

Впервые за наше пребывание в обители Иван Евфимиевич посмотрел на нас с приязнью, даже любовно, как смотрит дед на внуков-сорванцов. От такого мне сделалось неловко. А старик проговорил наставительно:

– Вам кажется, что в теперешнем мире люди по рукам и ногам скованы и что все их житие расписано до самого конца. И что вас это касается даже больше, чем остальных. Но у той свободы, у той воли, какая от Бога идет, природа такова, что свобода эта у каждого есть. Была она и тогда, когда о ней никто знать не знал, слыхать не слыхивал. Будет и тогда, когда о ней позабудут. Христос весть об этой воле принес! За то его и ненавидит вся эта погань, рать Молохова, жречество людоедское. Ненавидит и боится! Раньше исподволь гадила, а нынче в край осмелела. Теперича всякие ироды друг дружке хвастают, что отняли ту волю да себе присвоили. А лжепророки их витийствуют, объясняют, почему той воли не то что нет, а никогда и не было. Философы, ученые… Души обреченные! Врут и себя в своих же враках убеждают! Вот только есть та воля! Это дьявольских «свобод» нет и тогда, когда о них на каждом углу верещат, будто любой дурень ими с детства владеет, и они, дескать, священны и неприкосновенны. Ничего, пусть верещат – Дьявол горазд на выдумки, да против истинной веры его миражи бессильны.

Иван Евфимиевич довольно хлопнул в ладоши и вообще выглядел радостным и окрыленным. Он бросился пританцовывать, то уходя во мрак, то вновь возвращаясь на свет. Затем встал на пятку правой ноги и принялся вертеться вокруг своей оси, сначала медленно, потом все ускоряясь и ускоряясь до тех пор, пока мы уже не могли ясно увидеть черты его лица. Я бы удивился такой прыти, феноменальной для пожилого человека, но в тот вечер я не удивлялся уже ничему. Наконец, старик остановился, отдышался и спросил:

– Хотите, я расскажу вам миф иного мира? Того мира, который то ли был, то ли будет, то ли существует помимо нашего, параллельно или перпендикулярно, – и, видя, что мы в замешательстве, кажется, начал раздражаться. – Так что? Мне рассказывать?

– Поехали, – произнес я без энтузиазма.

– Говорят, в начале нашего мира было Ничто. Потом появился Свет, Тьма и боги. И однажды боги решили сотворить жизнь. Между ними разгорелся жестокий спор: одни говорили, что жизнь должна быть воплощением Тьмы, другие – Света. И не было этому спору конца, ведь не существовало еще времени. Эта точка именуется Великой Игрой, Игрой Света и Тьмы. Но даже богам наскучивают распри. В конце концов, самый нетерпеливый из них предложил выход. «Нам нужен Герой, который сделает выбор! Пусть Он ответит, чего в нас больше – Света или Тьмы?» – «Но откуда Его взять?» – «Пусть каждый отдаст по частичке себя». Долго они колдовали над своим детищем, и каждый пытался перехитрить остальных, добавить чуть больше себя и не дать то же самое сделать другим. Вновь и вновь вспыхивали споры, но, наконец, работа была закончена. «Сделай выбор!» – приказали боги. С одной стороны перед Героем открылась Тьма, родина хаоса и неизвестности, с другой – Свет, порядок изведанного и стройность логичного. И висели они над Бездной. Куда ни бросался Герой, всюду рано или поздно его обуревала тоска, и желал он иного. От Света уходил во Тьму, из Тьмы возвращался в Свет. В конце концов, и это богам надоело. Решили они уничтожить и Свет, и Тьму. Сбросить их в бездну. Узнав о таком, Герой проникся столь сильной печалью и горечью утраты, что вырвал свои жилы и связал из них веревку, один конец которой привязал ко Тьме, а другой – к Свету, а сам встал посредине так, чтобы держать веревку, не давая ни Свету, ни Тьме пасть в Бездну. Увидев такое, боги сперва разгневались, а затем восторглись. Веревку, которую Герой связал из своих жил, назвали Жизнью, а само слово «Герой» стало символом самопожертвования и расточения себя во имя Жизни, Света и Тьмы. Расточив себя, Герой стал Богом. Так и родился наш мир!