– Там тепло. Там океан. Там самба. Там люди улыбаются. Там все не как у нас.

– И шанс получить на улице пулю раз в пять выше, – вспомнила статистику Лера.

– Ну, значит, с полицейским опытом там работа найдется, – враждебно посмотрел на нее Гоша. – Язык только подучить.

– Нет, ты серьезно, что ли? – не поверил Эдуард.

– А что здесь ловить? – Гоша будто улыбался с опущенными уголками рта: снова презрительная насмешка над чем-то. – Ни одному из политиков дела до нас нет. Да нам самим ни до кого дела нет. И ты, Лер, такая же.

– Я? – вздрогнула она, как разбуженная на уроке ученица.

– Ну, это уж ты за себя говори! – вступился за Леру Эдуард. – Я не пойму: откуда такие настроения?

– Да оттуда, что ничего не изменится. В этой стране испокон веку к народу прислушиваются, только когда он достает дубину. А когда он достает бюллетень, им подтираются. Послушай меня как недоучившегося историка. Никто Романова не пустит в Кремль. Создали видимость конкуренции. Ты думаешь, он в администрации президента не отчитывается?

– Да откуда тебе все это известно, недоучившийся историк?

Гоша промолчал, глядя слишком спокойно – и от этого неспокойно сделалось Эдуарду. А Лера подтвердила:

– Он знает.

– Да кто тебя заставляет государство любить? Романова любить, Седова любить? – «Не-не-не», – непонятно попыталась предостеречь Лера, но Эдуард не обратил на нее внимания. – Ты дело свое люби. Добрых людей вокруг люби, не пропускай их.

– Я просто хочу уехать в другую страну. Все. Это не стоит твоей тирады.

– Да почему? Ты думаешь, другие лучше?

– Для меня не так важен дурной пример других стран, как добрый пример собственной страны, – явно процитировал кого-то Гоша.

– О-о-о! Я эти речи узнаю. Говорят, что ничего тут не изменить, чтобы не пытаться изменить. Но ты-то чего? Ты можешь изменить. Вон какой опер растешь! Ты десятку стариков деньги вернул, которые они на лекарства, внукам на образование отложили.

– Да, – смягчился Гоша. – Это неплохо.

– Ну! А эти болтуны в жизни ничего не добились. И вот – удобное оправдание: да просто ничего нельзя изменить!

– У нас сотни людей сидят в тюрьмах, потому что все-таки пытались.

– О, я встретила одного недавно! Хороший парень.

– Да помолчи! – отмахнулся от Леры Эдуард. – Гоша, мальчик мой, на хрена ты форму надел?

Это «мальчик мой» заставило Гошу вздрогнуть, и малейшая расположенность в нем исчезла. Медленно он произнес:

– Видимо, чтобы вырасти из нее.

Эдуард был потрясен; а потом, сбросив оцепенение, неожиданно вдохновенно заговорил:

– Был у меня товарищ на юрфаке. Голова у него была отличная, но вел себя как рок-звезда, которая только и ждет, когда уже можно разбить гитару. Однажды на экзамен по политологии он приперся посреди трипа, такое задвигал, что препод его три часа не отпускал, а потом на основе его ответов написал диссертацию. Сейчас, кстати, этот препод – замминистра юстиции.

После вуза мой товарищ устроился в филиал какой-то нашей фирмы в Берлине. После переезда мы еще иногда общались, а потом, как оно бывает, связь разорвалась. Дюже ему понравилось пшеничное пиво, кебабная в Кройцберге и отвязные тусовки в Нойкельне. Я один раз хотел написать и забыл, второй, а потом вроде как в другую жизнь сообщение отправлять.

И вот сидел я как-то на ночном дежурстве. Тогда, помните, ТЮЗ террористы захватили, кадры еще те: выбегает наш спецназовец с ребенком, а их в спину из окна расстреливают. Лазаю в комментах. Там, понятно, фрик-шоу. И вдруг смотрю – ник знакомый. Пишу – юрфак, такой-то год? Да, говорит. Ну, и – Эдуард! Данила! Слезы, поцелуи.

Что, спрашиваю, за фигню ты пишешь? А у него в комменте было, дескать, что вообще делает русский солдат в этом городе. Я ему, пока ник не разглядел, ответил: «Как видишь, ребенка пытается спасти». Он отвечает: «Спасать никого и не пришлось бы, если бы российская армия не совалась в другие страны». А тут я уже обратил внимание, кто пишет.