– Отпетая лживая сука…

Неизвестно, чего в моем голосе было больше – обиды, ненависти или восхищения. Наверное, все-таки восхищения. И мусик, обычно четко улавливающая подобные нюансы, приободрилась и заказала очередную порцию коктейля.

– Тебе не стыдно? – поинтересовалась я у мусика минут через десять после объявления приговора.

– Ни капельки, – на этот раз совершенно честно ответила она.

– И давно вы… снюхались?

– Какое-то время. Моя лапуля на меня не дуется?

Самым странным было то, что я действительно не дулась, напротив – испытывала чувство облегчения. Отношения с Лариком пребывали в некоторой стагнации, еще месяц-два – и они стали бы тяготить меня, так что мусик, по здравом размышлении, очень вовремя вырвала из моих рук уже изрядно поблекшее и потрепанное в лобовых столкновениях знамя страсти.

– Твоя лапуля на тебя не дуется, – успокоила я ее. И подумав пару секунд, добавила: – Он храпит.

– Я в курсе.

– И чавкает.

– Я в курсе.

– И любит чеснок.

– Я в курсе.

– Ты, я смотрю, хорошо его изучила, – присвистнула я.

– Еще бы! Такие вещи я просекаю моментально.

– Если он будет просить у тебя деньги на издание своих опусов…

– Не дам ему ни цента, – заверила мусик. – Я, может, и сумасшедшая климактеричка, но уж не дура точно.

Последнее предупреждение оказалось совершенно излишним: все эти годы мусик тратилась исключительно на себя, и не было ни одной предпосылки к тому, чтобы ситуация коренным образом изменилась.

Мусик всегда останется сама собой, и никакой климакс этого не поколеблет.

– Вот и чудно, – подвела я черту под разговором. – Пусть Ларик заедет ко мне и заберет свои вещи.

– Он боится показаться тебе на глаза. Я сама заберу.

– Как хочешь. Вернее, как хотите, – не удержалась от шпильки я. – Вы ведь теперь just married[2]. Сливайтесь в пароксизме, дети мои. Совет да любовь.

– Ты все-таки злюка, лапуля моя. – В голосе мусика послышалась легкая укоризна. – И конченая эгоистка. Вместо того чтобы порадоваться за мать, обретшую счастье на склоне дней, отпускаешь колкости. Это мелко.

Доводить ситуацию до абсурда и делать его единственно приемлемой формой существования – в этом была вся мусик.

Намба ван в нашем районном лягушатнике.

– Еще коктейль? – спросила она.

– Спасибо, мне хватило.

– Ну, не кисни! Вдох-выдох, вдох-выдох, лапуля! Вспомни, чему я тебя учила!.. Давай-ка вместе…

«Инь и ян, а в сумме – хрень», – синхронно продекламировали мы, после чего в унисон потрясли головами, стукнулись ладонями и рассмеялись. Обе – с видимым облегчением.

– Что ты собираешься делать? – поинтересовалась мусик, как только с ритуальными жестами было покончено.

– А что я должна делать?

– Страдать по поводу разрыва с любимым человеком.

Под «любимым человеком» мусик, очевидно, имела в виду Иллариона, которого сама же и отбила; абсурд продолжался и набирал нешуточные обороты.

– А нужно?

– Ты меня удивляешь, лапуля! Конечно, нужно, это облагораживает, улучшает цвет лица и очищает застоявшуюся кровь…

…А также вентилирует легкие и нормализует стул, мысленно добавила я; мусик все же отпетая сука, никаких сомнений.

– Хорошо, я согласна пострадать какое-то время.

– Но недолго, – мягко посоветовала Отпетая Сука.

– Пары недель хватит?

– Неделю от силы. Большего этот прохвост не стоит.

– Неделя? Хорошо.

– Что-то ты легко согласилась. – Мусик сразу же нахохлилась и посмотрела на меня с подозрением. – Даже странно. Ну-ка, признавайся, лапуля: сбагрила мне откровенное дерьмо? На тебе, боже, что мне негоже?

Не поддаваться абсурду, ни в коем случае не поддаваться!

– Перестань нести чушь. – Я, как это бывало всегда, все-таки позволила абсурду овладеть собой. – Ларик – чудный человек. Тебе повезло.