Любовь, законченная ребёнком.

Долги, законченные деньгами.

Бутылка, законченная питьём.

В конце концов, не так уж и смешно.

Я приехал в этот сибирский город спустя одиннадцать дней после смерти Лены. Таня не повела меня на кладбище, а сам я не просил её это сделать. За два дня я оформил документы об увольнении её из школы и забрал трудовую книжку, в которой оказалось всего три записи.

Всё время мне приходилось уворачиваться от множества её подруг, которые смотрели на меня стеклянно-блестящими птичьими глазами. Наверное, был кто-то и ещё, кто пытался объяснить Тане, что она должна делать в эти и все последующие моменты её жизни. В два-три дня, которые понадобились для того, чтобы собрать семь или восемь килограмм её личных вещей, она плакала и изредка криво и жалко улыбалась мне дрожащим лицом.

Я познакомил её со своими соседями. Как оказалось, в огородах она понимает больше меня. За три недели пустырь вокруг дома приобрёл вполне ухоженный вид, и к Пасхе из земли стало вылезать множество невиданных мной зелёных ростков. Как-то Таня посвятила целых десять минут довольно энергичному объяснению мне разницы между стеблями моркови и укропа.

Я стою в церкви. В этом старом русском городе недалеко от Оки много старых православных храмов. Я шепчу молитвы, которым в детстве учила меня строгая бабка, смысла которых я не понимаю и до сих пор. «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…» Господи, накажи моих кредиторов. Укажи мне путь. Укрепи волю мою.

Я стою перед старыми потемневшими иконами. Здесь красиво и спокойно, и мне не хочется уходить. Тем более что дороги мои не ведут никуда.

Я допиваю свою бутылку, приканчивая остатки воспоминаний. Она задержалась с соседками в бане, и, как мне кажется, это уже хорошо. Таня много времени проводит с ними, и уже занимается математикой с их детьми. Сегодня она говорила мне, что собирается на следующей неделе сходить в местную школу, – оказывается, о её занятиях узнали и передавали приглашение на работу.

Она нравится моим соседям, и я даже зафиксировал пару мужских взглядов, брошенных украдкой. При мысли об этом я усмехаюсь над собой.

Мой лохматый барбос свернулся рядом на крыльце; я никак не могу заставить себя посадить его на цепь. Ночью здесь ещё прохладно, и светят апрельские крупные звёзды.

В этом году мне исполнится тридцать шесть лет, а Тане двадцать восемь.

Пёс лижет мне руку. Где-то далеко начинают свой концерт коты. Они начинают на низких октавах, постепенно повышая мяв до визга. Мне вдруг начинает казаться, что это плачет ребёнок. Я ухожу в дом.

Я достаю чистые простыни и собираюсь постелить общую постель.

январь 2001

Думаю, первую часть этого произведения не рекомендуется читать людям до сорока лет, вторую – по крайней мере, до двадцати пяти, а третью – так и вообще не рекомендуется читать никому. Разве что – после шестидесяти, по выходе на пенсию. Но в это время обычно уже не читают новое, а перечитывают старое.

Да здравствует спасительная сила лжи, её длинные ноги и лёгкое дыхание! Замечательность «парадокса лжеца» состоит в том, что стоит лжи заявить о себе открыто, как к ней все начинают относиться серьёзно. И кому-то нравятся яблоки, а кому-то – ящики от яблок. А если полагаться только на обоняние, то между ними – не такая уж и большая разница. В конце концов, если кто-то выглядит, как медведь, рычит, как медведь, пахнет, как медведь, не благоразумно ли будет решить, что это – медведь и есть? И вовремя убраться подобру-поздорову. Даже если реальной опасности и нет. Потом всегда можно будет разобраться.