– Бутылка… – протянула Алёна, задумчиво глядя на густо-зелёную, мятую стекляшку у меня в руках.

– Бутылка.

Я поднял предмет к окну, и тёплый вечерний свет прошил изумрудную гладь: очень прозрачное и совсем новенькое на вид стекло! Только в паре мест остались следы каменистого налёта, который мы счищали мочалкой. Но самой мочалкой мы её не царапали! Стекло было удивительно твёрдым. А горлышко даже с намёком на круговой выступ под крышку, как у современных бутылок. Но толщиною его корявые стенки казались едва не с мой палец, и отверстие между ними – всего сантиметр от силы. Тем более удивительной была кристальная ясность стекла.

– Это… ископаемое? Реликвия? – неуверенно спросила Алёна.

Я нервно хохотнул.

– Да не знаю! Никогда не читал о таком. В Древней Греции делали вазы, сосуды и кубки, но… не такие же!.. Как на пивзаводе!

– Так это… кто-то выбросил что ли? Она современная?!

– Вряд ли. Она выглядела как окаменелость. Не могла же за пару лет…

– Не могла…

Мы молчали. Алёна затушила окурок о влажный край фаянсовой раковины и кинула в унитаз. Потом снова повернулась ко мне.

– Но тогда откуда…

– Не знаю.

– Может…

– Вот только не надо мне тут сказок о пришельцах!

Я вскочил с края ванны и вновь глянул сквозь находку на свет.

– Ну почему о пришельцах? Может, о колдуньях и ведьмах… Ну что ты? Иди сюда…

Она потянулась ко мне, обвила руками. Я наклонился, припав к её мягким, немного отдающим дымом губам. Она выдернула у меня из рук артефакт и приткнула его на край раковины: между стеной и краном, чтобы не разбился. И я забыл обо всём. Приятная дрожь побежала от ног к животу. В общем, о находке в тот вечер мы больше не вспоминали и, вымотанные, уснули в слегка душноватой комнате, на двуспальной кровати. И лёгкий морской ветерок тихо поскрипывал форточкой, обдувая наши тела.

***

Я проснулся от звона посуды и понял, что уже понедельник. Нежно-розовое рассветное марево проникало с улицы в комнату, а из вечно открытых окон лилась ночная прохлада. Я передёрнулся, вспомнив, что́ мне предстоит на раскопках, и представив, как я буду смотреть всем в глаза.

«И вообще, не увезёт ли меня бобик в ментовку?..»

Но из кухни позвал нежный голос Алёны, и я вылез из постели, подрагивая от холода и от нервного напряжения.

В сковородке шипела яичница, был нарезан белый хлеб на доске. На столе стояла открытая банка кильки в томате (необычно для завтрака, но Алёна сказала, что ей нужно много белка).

Со сдобной булочкой всё это пошло на ура, но я почему-то никак не мог поднять на девушку глаз и упорно возил коркой хлеба по тарелке, прихлёбывая растворимый кофе.

– Не дрейфь! – вдруг сказала Алёна, заметив мою похоронную мину. – Всё будет окей!

Она сидела почти против света, наискосок к окну, с угла маленького ДВПшного столика с принтом под мрамор. Её гладкое плечо, выглянувшее из-под халата, отливало бронзой. Золотистый луч из окна, разделённого Т-образной рамой, ложился ей на висок, на блестящие пряди волос, высвечивал треугольник крыла аккуратного прямого носа, контрастно заострял грань верхней губы и скользил по розовой нижней… Короче, как ни избито звучит, но я едва мог дышать, глядя на неё. Было что-то невероятное в том, как она похорошела.

«Похоже, моё предыдущее впечатление – там, в кафе, – было ложным, и Алёна – моя ровесница. Может, старше на год, на два…»

Я улыбнулся и чмокнул её: скромно, в щёчку, чтобы не отвлекаться от настроя на рабочий день. Потом вспомнил о бутылке и стал настаивать, что её нужно спрятать. Но Алёна отмахнулась и просто сунула находку на полку прикроватной тумбочки, между каким-то хламом.