Парламентер выложил все это предельно откровенно. Клейсты оказались вообще очень правдивой расой; похоже, они в принципе не знали, что такое ложь. Если же правду им сообщать не хотелось, как, например, о месте нахождения их родины, они просто отмалчивались.

Кстати, найти с ними общий язык, в самом буквальном смысле, оказалось делом непростым. Земные языки они изучать отказались, зато очень быстро научили своему наших переводчиков. Но речь клейстов оказалась настолько для нас чуждой, что даже просто разобрать, какие именно звуки произносят слизни, могли всего несколько человек. Одной из них была моя Маша. А произнести эти звуки, хотя бы приблизительно похоже, чтобы клейсты их поняли, умели лишь двое. Анна в том числе.

Машей звали мою жену, Анной – любовницу. Вернее, это я их так звал. Только так, и никак иначе. Мне очень нравится имя Анна. Я просто балдею от этого имени, такой от него веет искренностью, правильностью, благодатью. «Аня» же звучит слишком по-детски, по-малышовски, словно «нюни» или «ням-ням». «Анечка», «Анюта» и прочие цветочки-лютики отдают для меня безвкусицей и пошлостью. С «Машей» все чуть-чуть по-другому. Мне тоже претят слащавости в виде «Машенек» и всяких там «Манюнек» – бр-р-р!.. Но мне не нравится своим «классическим» официозом и полное имя – Мария. Когда я его слышу, хочется встать и запеть на латыни. А вот «Маша» – очень хорошо. Тепло, мягко, спокойно, уютно. Ма-ша… Моя любимая.

Да, я их очень любил. По-настоящему, всем сердцем. Обеих. Говорят, по-настоящему можно любить лишь одну женщину. Вздор. Чепуха. Кто установил это правило? Кто придумал эту откровенную нелепицу? Думаю, те, кто просто не умеет любить. Никого. Ни одну. Или же те, кто боится любить. А ведь любви тоже необходимы отвага и смелость.

Я не боялся. И моего сердца хватало для этой двойной любви. Я не лукавлю сейчас, не красуюсь. Я на самом деле любил их. Не скупясь на любовь, ни на что не размениваясь, ни на кого не оглядываясь. Просто любил и все. Дважды любил. И был дважды любим.

Анна любила поддразнивать меня: «Жи-Жин, дважды Жи, дважды живой!»

Я и вправду был дважды живым. Потому что любовь – это даже больше чем жизнь. А уж две и подавно.

Конечно, Маша знала о существовании Анны. Не в физическом, разумеется, смысле – здесь и так все понятно, они ведь вместе работали и даже в какой-то мере дружили. Нет, я имею в виду: Маша знала, что Анна моя любовница… Ненавижу это слово! Гнусное, липкое, скользкое… Моя любимая – так я называл ее. Только так было правильно. Для меня. И для нее. Но, Маше, я думаю, было легче считать и называть ее для себя именно моей любовницей. Мне так кажется. Я почти уверен в этом, ведь я хорошо знал свою жену. Да и как могло быть иначе, ведь я же любил ее… Впрочем, я повторяюсь.

Так вот, Маша наверняка знала, что Анна – моя любовница. Хотя я никогда не говорил ей об этом, не давал знать даже намеком. Не потому, что боялся скандалов, просто считал, что так будет правильней. Когда я был с Машей, мое сердце принадлежало только ей. Когда был с Анной, отдавал всего себя ей без остатка. Надеюсь, мои любимые видели это, чувствовали, понимали. Поэтому, думаю, и не заводила со мной Маша разговоров об Анне, как, впрочем, и Анна старалась не вспоминать при мне о Маше. И лишь когда мы были все вместе, а нас изредка сводила втроем только работа, я закрывал свое сердце на ключик, который оставлял в шкафчике вместе с гражданской одеждой.

Что-то подсказало мне тогда, что ключик этот мне вновь скоро понадобится.

Позабыв о брезгливости, я подался к начальнику: