Я стоял, будто пришибленный. И лишь увидев кровь, наконец-то очнулся, бросился к Анне, поднял ее и понес назад, то и дело спотыкаясь, поскольку ноги мои дрожали и отказывались нормально шагать. Тело Анны, по твердости не уступавшее полену, стало быстро обмякать, отчего нести его мне стало еще труднее. В итоге я все-таки споткнулся по-настоящему, выронил Анну и зарылся носом в мягкий мох.

Девушка застонала, что показалось мне дивной музыкой – я почему-то решил, что она уже умерла. Впрочем, не будучи врачом, я не знал, насколько близко она была к этой грани. Но вместо того, чтобы срочно нести Анну в форт, я неожиданно для себя побрел туда, где только что произошла с ней эта странная метаморфоза. Впрочем, на самом-то деле я знал, почему сделал это. Просто был в таком состоянии, когда сознание с подсознанием словно поменялись местами, а то и вовсе перемешались в однородную массу, будто и я попал под тот неведомый и невидимый пресс.

Я остановился в том самом месте, где упала Анна. На белом мху ярко алели пятна ее крови. Я не чувствовал ничего – никакого внешнего воздействия, хотя и ждал, невольно напрягшись, что меня вот-вот сожмет незримыми тисками, раздавит, перемелет, бросит на белый мох кровавым бесформенным ошметком. Мне показалось, что время застыло, что прошло уже полчаса, час, хотя на самом деле едва ли я стоял так больше пары минут. Ничего не происходило. Совсем ничего.

Тогда я вспомнил, к кому обращалась Анна, и тоже позвал:

– Гул!..

Ответом мне была тишина. Я сделал шаг вперед. За ним второй, третий. Я потряс кулаками и крикнул:

– Гул! Или как там тебя! Почему ты не трогаешь меня? Вот он я – перед тобой! Бери меня, жми, дави! Почему тебе нужны только женщины и дети?!..

Внезапно воздух передо мной словно сгустился. По нему побежали едва видимые волны и струи, словно от нагретой на солнце поверхности. Я невольно шагнул назад. Между тем воздух впереди уплотнился настолько, что приобрел некое подобие человеческой фигуры. А в голове моей словно взорвались мозги – настолько мне стало больно. Так больно, что я не сразу осознал, что этим взрывом стали простые слова. Только звучали, – а точнее, взрывались, – они прямо в моем мозгу.

– Потише! – простонал я, сжимая руками голову. Мне казалось, что еще одной подобной фразы она просто не выдержит и разорвется на части. Но меня услышали. Голос продолжал дергать голову болью, но ее уже можно было терпеть.

– Почему? – повторил голос. – Почему ты невредим?

– Извини, – сказал я. – Наверное, это ненадолго. Так ведь?

– Ты спросил, почему мне нужны только дети и женщины. Я не знаю, кто это такие. Мне не нужен никто из вас. Но отсюда должны исчезнуть все, в ком течет его кровь! Все из них, кто переступит этот предел, как он сам переступил данное им слово, нарушил тайну исповеди.

«Вот и все, – подумал я. – Вот и глюки. Знать, и правда умираю». И все же спросил:

– О ком ты? И кто ты такой?

– Я – Гул. Преступник, отбывающий наказание. И я говорю о члене твоего рода, который не сдержал данного им слова. Я исповедался ему. Он обещал хранить тайну. Но еще один член твоего рода сказал сейчас, что тот, кому я исповедовался, обманул меня в самом начале, сказав, что он священник. Неужели вы можете так лгать?

При слове «так» голова моя опять взорвалась болью. Я снова сжал ее ладонями и, не удержавшись, вскрикнул. И сделал шаг назад. Стало лучше. Я отступил еще и попросил:

– Скажи еще что-нибудь.

– Что ты от меня хочешь?

– Пока ничего, – ответил я. – Я всего лишь регулирую громкость. Вот теперь хорошо!

– Ты не ответил на мой вопрос. Почему вы лжете? Почему вы так лжете?