Заев яйцо безвкусным хлебом, Леонард вышел из дома, когда мусоровоз грузно стартовал, оставив в утренней прохладе фирменный смрадный след. Мимо, бодро звеня велосипедом, пронёсся мальчишка-газетчик:
– Свежая пресса!
Леонард ловко поймал ещё пахнущий краской рулон и вернулся на кухню.
Кофе был густым и липким, как застарелая патока. Морщась, Леонард прихлёбывал напиток и скользил по строчкам не выспавшимся взглядом.
Так, «Горячие новости»…
В паре кварталов отсюда полицейский на пенсии застрелил ночного грабителя… В доме на окраине обнаружен труп молодого неудачника, что споткнулся и распорол горло своими же ножницами…
Теперь – «Бизнес»…
Леонард вдруг поперхнулся и расплескал кофе.
В глазах потемнело. Прояснилось. Вновь потемнело.
Сделав над собой волевое усилие, Леонард, чуть не прожигая бумагу взглядом, уставился на кричащий заголовок:
«СМЕРТЬ МАГНАТА».
Мистер Блейк Харди… Владелец корпорации… Совладелец холдинга… Обнаружен мёртвым в своём… Никаких телесных повреждений… Сердечный приступ… Похороны состоятся…
Леонард выронил газету. Медленно поднялся, чувствуя, как неистово трясутся руки. Прошёл в свой кабинет и остановился у рисунка Австралии.
Солнце прорвалось в комнату, заблестело на глянцевом корешке недавно купленной книги. Леонард повернулся на блеск.
Р.Д. Брэдбери. «Лето, прощай».
Нет. Не так.
– Лето, здравствуй, – шепнул Леонард Хафф, улыбаясь сквозь брызнувшие слёзы.
«Мэри. Дуглас. Я скоро увижу вас. Обещаю!»
И будут они смуглые и золотоглазые…
Леонард сел за стол. Придвинул к себе линованную бумагу. И стал писать поперёк.
***
Спустя полгода
На мемориальный парк братьев Пирс опускались зимние сумерки. Снега не было, но на слегка пожухшей траве, как благородная седина у висков зрелого красавца, посверкивал иней. Куда ни глянь, кругом царил бархатно-серый: спокойный цвет камней, на которых вырезана последняя похвала родным и близким…
Впрочем, у одной могилы ещё горело яркое пятно.
Подойдя ближе, можно было увидеть, что это – венок из крепких, молодых одуванчиков. А совсем рядом лежит открытка: очертания Сиднейской оперы, парочка гордых кенгуру… И несколько слов, написанных старательным, каллиграфическим почерком:
«С любовью к тебе, дядюшка Рэй».
Крематорий твоих фантазий
…Гори, но не сжигай,
Иначе скучно жить.
Гори, но не сжигай,
Гори, чтобы светить…
Lumen, «Гореть»
В строчках, написанных косым, как вчерашний дождь, почерком, прятался недобитый зверь. Стоило взять страницу в руки, надавить подушечкой пальца на кляксу – и бурая, пористая, точно имбирный кекс, бумага затрепетала пленённой бабочкой. Строки по центру изогнулись, освобождая место: на поверхность, блестя тошнотворной, тинисто-зелёной радужкой, полезло миндалевидное око. У нижнего угла листа выдвинулась цепкая, четырёхпалая лапка: её ногти – два свирепо-зазубренных, два вполне человеческих – задели мягкую ладонь, изготовились было корябнуть посильнее…
…Но Ангус, коротко шикнув:
– Не верю в тебя! – быстро свернул бумагу в аккуратный свиток. Внутри него что-то дёрнулось – и обречённо затихло.
– Итак, вы точно решились, мадам Ковальски?
Клиентка обдала кремата надменным взглядом. Надулась, выпучив глаза особого, только что виденного цвета («Плесень, жабы, гниющий мох», – содрогнулся Ангус).
– Разумеется, решилась! – взвизгнула мадам, и бюст, обтянутый шёлком цвета крем-брюле, возмущённо всколыхнулся. – Тварь эта не принесёт мне и пенни! Вы что, думаете, такое ждёт коммерческий успех?!
– Этого я не знаю, – скромно потупился Ангус. – Но не раз видел, как люди возвращались… И забирали своих обратно.
Мадам грубо хохотнула.