– А ты-то почему знаешь? – спросил зырянин, но тотчас же подумал, что дочь великого бога Войпеля (какою все почитали Бур-Ань) может все знать и вопрос его более чем неуместен и поспешил прибавить к своим словам:

– Да ты не гневайся на меня, Бур-Ань. По глупости своей спрашиваю. Ведь ты, вестимо, все знаешь…

– Нет, многого я не знаю, вокой[9], а о справедливости русских князей знаю. На Москве сидит добрый князь, да слуги-то у него всякие есть – худые и добрые. Вот худые-то и обижают нас…

– Худые люди, вестимо, всегда худо и делают, да вот зачем еще из Новгорода сборщики приезжают да новую дань справляют? Разве подобает так – по две шкуры с одного зверя драть?..

– А Новгород не слушается Москвы. У него свой князь есть, да и своего-то князя новгородцы не слушаются. Вот, и собирают они дань, собирают в свою суму, а не московскую, а Москва им указать не может.

– Да, ведь новгородцы-то русские же люди? А русские все под рукою московского князя состоят.

– Это не так, вокой. Московский князь, конечно, сильнее других князей, да те, все-таки, по своей воле живут и не слушают его. Вот и Новгород тоже!

Зырянин помолчал немного и сказал:

– Ненавижу я этих русских! Недобрые люди они! Не жалеют нас, горемычных… да и мы, вестимо, их не пожалели бы, да горе, что сил у нас нет! А то показали бы им себя… на куски всех изрезали бы!..

– Да, горе, что сил у нас нет! – повторили другие зыряне и дружнее налегли на весла, потому что начиналась сильная быстрина, увлекавшая лодку книзу. Глубоко вздохнула Бур-Ань и ничего не ответила на последние слова своих спутников. Действительно, горе большое, что сил нет, да главное горе было в том, что не знали они ни любви, ни жалости, ни малейшего сострадания к ближним – даже к своим же зырянам, не говоря уже о русских, – и заботились единственно о себе, только о себе и не в состоянии была Бур-Ань вселить в них эти чувства. Она была одна, а их много. Она не могла, конечно, с каждым поговорить и каждого научить. Только в своем Вадоре достигла она того, что обыватели его жили между собою мирно и дружно, следуя во всем ее советам, и не даром же жители окружающих селений завидовали вадорцам: они жили в полном довольстве и благополучии, отличаясь большим добродушием. Но Вадор был редкостью. Ни одно из других селений не было похоже на него. В Вадоре жила Бур-Ань, и он жил и управлялся ее умом, но в других местах подобного человека не было, и зыряне не могли отстать от старых привычек, да и трудно это было. Жизнь зырянина представляла собой вечную борьбу за существование, вечную заботу о том, чтобы не умереть с голода, и не до подобных чувств было бедному дикарю, ожесточенному постоянной нуждою. Для него было одно важно: как пропитать себя и свою семью? Как отделаться от русских сборщиков? Думал он еще о том, что хорошо было бы избавиться от платежа дани, хорошо бы не бояться никаких разбойников! – но дальше этих дум дело не шло, потому что перед всяким собранием вооруженных людей зырянин страшно робел и не имел духу оказать сопротивление. Характер его в этом отношении был очень странный: на охоте он смело шел на медведя, подвергая себя большой опасности, но против вооруженных врагов идти не решался и в трепете спасался бегством или же давал откуп дорогими шкурками, чем и обнаруживал свое малодушие… Бур-Ань понимала причину этого, понимала, почему зыряне несчастны, но как облегчить их участь?.. И тем более ей было грустно, что она не могла сделать счастливыми своих соплеменников, несчастных не потому, собственно, что они находились под властью русских князей, а потому что сердце их было недоступно для добрых чувств, дающих облегчение самому обездоленному человеку.