Пощёлкав в воздухе палочками, я с аппетитом отщипываю ими кусочек от зелёного шарика васаби и бросаю в соус. Илья – консерватор и ксенофоб. Его черносотенная бородатая рожа резко диссонирует с подчёркнуто лаконичным и аккуратным интерьером суши-бара. Я прицеливаюсь в Илью кончиком палочки и мысленно рисую вокруг него грубую обстановку русского придорожного трактира, в котором расторопный половой в красной косоворотке по щелчку пальцев угадывает, что сударь желает штоф водки и блинов с сёмгой. Таковая рама, имхо, гораздо более подходит к этому румяному купеческому портрету.

– А тарелки! – продолжает кипеть Илья. – Ты посмотри, блин, на эти тарелки! Это же натуральные собачьи миски! Как же из них можно принимать пищу?!

Я не спеша отправляю в рот суши с креветкой, предварительно окунув его в соус, и внимательно смотрю на Илью. Хвост креветки остаётся торчать снаружи.

Мой прадед по отцовской линии был японцем, по материнской – евреем. Но сам я не чувствую в себе ни капли японской или еврейской крови. Если разобраться, я и русским себя не считаю и вообще национально себя не идентифицирую. Национальность как фактор расплавилась в глобальном космополитическом тигле современного мира.

– На кого ты похож! – стыдит меня Илья, показывая пальцем на торчащий у меня изо рта креветочный хвост. – Посмотри на себя!

– Это как Харуки Мураками наоборот, – замечает Замша. – У него японцы носят джинсы, жрут гамбургеры и слушают Элвиса Пресли, а мы тут суши жрем и скоро в кимоно все переоденемся вообще!

– Ну ладно, – машет рукой Илья, – выпить-то, блин, у них есть хоть что-нибудь приличное?

– Сакэ, – отвечаю я, аккуратно вынимая палочками креветочный хвост изо рта и складывая его на край дощечки.

– Это что за хрень? Китайская рисовая водка? – спрашивает он.

– Японская, дурень.

– Яп-п-понский городовой! – восклицает.

– Китайская рисовая водка называется ханжа, – замечаю я. – Культурой других стран надо мало-мальски интересоваться, между прочим.

– Нет, Грин, а зачем мне это? – возражает Илья. – Есть только одна культура, которую я обязан знать – русская!

– А вот интересно, китайское пиво тоже, наверное, как-нибудь называется? – не к месту интересуется Замша.

В кафе шумно. Официантки в пепельно-сливовых кимоно снуют с подносами. Чисто европейская суета в японском ресторане – тоже знак космополитичного бытия.

– Китайское пиво называется одним словом, – отвечает ему Илья.

– Каким? – моргает Замша.

– Гов-но.

– Почему сразу говно?! – возмущается Замша. – Почему ты не можешь по-другому сказать, если тебе что-то не нравится?

– А как надо сказать?

– Ну как-как. Сказал бы просто: «Мне не нравится китайское пиво!»

– А что я сделаю, если то, что мне не нравится, говно и есть?! – вскидывает брови Илья и широко улыбается. – Волшебница! Волшебница, можно Вас на секундочку! – кричит он проносящейся мимо со скоростью экспресса официантке. Почтительно склонившись, та замирает с плохо скрываемым раздражением, но выражение её лица резко меняется, когда она видит развалившегося на простом деревянном стуле Илью, излучающего обаяние древнерусского князя.

– Голубушка, – ласково обращается он к ней, – нам бы с товарищем водочки, ну и закуски какой-нибудь, что ли. Селёдочки там, огурчиков сообразить.

– У нас, к сожалению, такой закуски нет, – дарит ему улыбку официантка.

– Да как же так, красавица? – качает головой Илья. – Совсем ничего?

Официантка с сожалением пожимает плечами, не переставая улыбаться.

– Ай-ай-ай, – расстраивается ксенофоб. – А что ж у вас есть в таком разе?

– Да всё, – растерянно отвечает она. – Всё. Смотрите меню.