Катя принесла поднос с кофе и тостами:

– Ваш кофе, мистер Гудмен…

Тут только он заметил ее и что-то коротко бросил ей по-английски. Это могло вполне означать: «Да не лезьте вы сейчас со своим кофе, черт побери!» Интересно, куда девается пресловутое американское джентльменство, когда в недобрую минуту рядом оказывается зависимый от тебя человек? Катя будто бы и не слышала его реплики и преспокойно расставила чашки по местам. Мистер Гудмен почти механически отхлебнул из своей и продолжал:

– Мы подготовили проект договора, его, конечно, нужно подкорректировать с учетом новых обстоятельств, но сумма, которую мы намерены вам предложить, остается прежней – сто тысяч долларов!

Это был аргумент, который, по его опыту и разумению, уж точно должен был сразить эту непреклонную русскую даму наповал. Мистер Гудмен взял свою чашку и на этот раз с явным удовольствием отхлебнул из нее.

– Так что, мадам, сейчас мы, надеюсь, поладим?

Теперь самым решительным могло быть одно слово:

– Нет!

– Нет?! Вы так богаты, мадам? Подумайте, от чего отказываетесь: вы получаете 100 тысяч долларов за то, что неделю, не больше, предадитесь воспоминаниям о своей юности!

– Извините, мистер Гудмен, эту ситуацию я раз и навсегда обдумала более двадцати лет назад. Деньги, правда, тогда не фигурировали. Нет и еще раз нет!

Мистер Гудмен наконец поверил. И тут же преобразился – перед нею был другой человек: рыцарь, покоренный красотой и умом прекрасной дамы.

– Нет, так нет, мадам Санина! Американцы умеют признавать свое поражение. Вы замечательная женщина, и скажу прямо: завидую мужчинам, которых вы любили. Завидую мистеру Санину. Тем не менее я не буду скрывать своего сожаления о том, что мы не договорились. Поверьте, через пятьдесят лет о вашем романе с Чеховым, да и обо всех ваших увлечениях будут писать все кому не лень. И перемывать вам косточки, как говорят русские, придумывая Бог знает что! И только потому, что вы постеснялись или по другой причине не захотели рассказать правду. Красивую правду, мадам, как бы она вас ни смущала и ни печалила! Извините, пожалуйста, за вторжение, за неуместную настойчивость. И спасибо за прекрасный урок, мадам! Мы покидаем вас с мадам Давыдовой, но я не был бы американцем, если бы у меня не осталась доля надежды. Вот моя визитная карточка. Передумаете – позвоните!

Уже в дверях он еще раз поцеловал Саниной руку, а Катя смущенно и растерянно попросила разрешения поцеловать ее на прощаньи. И коротким трогательным поцелуем прикоснулась к ее щеке:

– Лидия Стахиевна, я так рада, что встретилась с вами и увидела, какая вы! Мне кажется, Чехов для вас и сейчас жив? Правда?

Санина не ответила. Закрыв дверь, она села на диван. Не сиделось. Подошла к роялю, открыла крышку, стала наигрывать что-то печальное, эклектичное из Моцарта, Чайковского, Кюи, вместе взятых. А может, это было что-то свое?

Все в ней всполошили эти нежданные гости. А ведь действительно может случиться именно так, как предрекает этот мистер Гудмен. Чего только не понапишут. Ну и пусть, она к этому не причастна. Да и в самом деле, она уже давно похоронила в себе Лику Мизинову, эту юную, мятущуюся и беззащитную, в сущности, девушку. Беззащитную перед своей увлеченностью, добротой и состраданием к мужчине, умеющему излить перед ней свою душу. Пусть пишут, что захотят! Она не подогреет интереса к их роману ни одной своей строчкой! Но коли напишут, что Чехов благодаря ей стал великим писателем, это полная чепуха. Стоит прочесть его ранние письма. Все в нем было уже тогда – уверенность в своем предназначении, неуемное любопытство к окружающим, сострадание к ближнему… А главное, упоение работой, способность подчинять ей все, в том числе и любовь. Нужны были лишь время и жизнь во всех ее проявлениях, чтобы раскрылся его талант. А что она? Она лишь частичка его жизни.