Никита Алексеевич Струве:
К большевизму ‹…› он относился всегда с отвращением, в котором было, пожалуй, больше брезгливости, чем ненависти, – как к чему-то предельно уродливому [50, 250].
Иван Алексеевич Бунин. Из дневника:
16. V. 41. 10 1/2 часов вечера. Зуров слушает русское радио. Слушал начало и я. Какой-то «народный певец» живет в каком-то «чудном уголке» и поет: «Слово Сталина в народе золотой течет струей…» Ехать в такую подлую, изолгавшуюся страну! [55, 314]
Иван Алексеевич Бунин. Из дневника:
30. XII. 41. Хотят, чтобы я любил Россию, столица которой – Ленинград, Нижний – Горький, Тверь – Калинин – по имени ничтожеств, типа метранпажа захолустной типографии! Балаган [55, 340].
Иван Алексеевич Бунин. Из письма М. Алданову. 20 апреля 1953 г.:
Позовет ли опять меня в Москву Телешов – не знаю, но хоть бы сто раз меня туда позвали и была бы в Москве во всех отношениях полнейшая свобода, а я бы мог двигаться, все равно никогда не поехал бы я в город, где на Красной площади лежат в студне два гнусных трупа [58, 150].
Василий Семенович Яновский:
По своему характеру, воспитанию, по общим впечатлениям Бунин мог бы склониться в сторону фашизма; но он этого никогда не проделал. Свою верную ненависть к большевикам он не подкреплял симпатией к гитлеризму. Отталкивало Бунина от обоих режимов, думаю, в первую очередь их хамство! [59, 320]
Своеобразие ума и мышления
Георгий Викторович Адамович:
У Бунина был очень острый ум, лишенный, однако, всего, что можно было бы отнести к способностям аналитическим. Ошибался он в оценках редко, – в особенности, когда речь шла о прошлом, – но объяснить, обосновать свое суждение не мог [3, 151].
Зинаида Алексеевна Шаховская:
Каким умным, талантливым собеседником был Бунин, и как убеждалась я, слушая его, что никакое образование не может заменить ум, безо всякой ученой подготовки способный к восприятию всего, что существует в мире. Как быстро, как точно понимал И. А. то, что он слышал, да и всю таинственность человеческой природы. Регистр его был широк – и академизм прекрасно уживался в нем с самой простонародной зоркостью, как и высокий стиль – с крепким черноземным словом [57, 204].
Георгий Викторович Адамович:
Он был на редкость умен. Но ум его с гораздо большей очевидностью обнаруживался в суждениях о людях и о том, что несколько расплывчато можно назвать жизнью, чем в области отвлеченных логических построений [3, 114].
Василий Семенович Яновский:
Придраться к Бунину, интеллектуально беззащитному, было совсем не трудно. Как только речь касалась понятий отвлеченных, он, не замечая этого, терял почву под ногами. Лучше всего ему удавались устные воспоминания, импровизации – не о Горьком или Блоке, а о ресторанах, о стерляди, о спальных вагонах Петербургско-Варшавской железной дороги [59, 311].
Петр Александрович Нилус (1869–1943), прозаик, художник, друг И. Бунина:
Отличался ‹…› Бунин ‹…› феноменальной памятью: стоило ему внимательно прочитать стихотворение, даже большое, в 20–30 строк, и он его передавал с точностью фотографа [32, 432].
Иван Алексеевич Бунин. Из наброска письма Ю. Л. Сазоновой:
Память у меня на что-нибудь более или менее обыденное, простое, бывшее со мной и при мне, на дни, на годы, на лица – словом на все то, что порой перечисляется моими критиками, даже ниже средней. Зато в меня сильно входит и без конца тайно живет во мне то общее, что было воспринято мной, для меня вполне бессознательно, в тот или иной период моей жизни, в той или иной стране, в той или иной природе, в той или иной человеческой среде, в том или ином быту, в том или ином бытовом языке