Эй, вы все – чтобы знали: моя мама – командор Звездного Патруля!

Это была такая обалденная новость, что в тот момент я даже не отреагировал на нее надлежащим образом. А только пробормотал глупо и безучастно:

– Патрульники… вот оно что… А зачем ты изменила имя?

– Что бы ни случилось, как бы ни сложился наш разговор с дядей Костей – ты сегодня же все узнаешь, – пообещала мама.

– Позволь уточнить, Леночка, – сказал дядя Костя. – Разговор наш сложится успешно, и только так. Потому что иначе нам с тобой нельзя. Ты согласна?

– Нет, – сказала мама.

Он снова хмыкнул, взял маму под локоток – она не протестовала, – и увел в гостиную.

Мы с удивительной великаншей остались на веранде – два этаких долдона.

– А ты вот так умеешь? – вдруг спросила она и замысловато переплела руки.

– Чего тут уметь? – приглядевшись, удивился я. И со второй попытки сделал то же самое.

– Чего, чего, – передразнила тетя Оля. – А того, что на этой планете на сей фокус способны только мы с тобой.

– Почему?!

– Кости рук у нас так устроены, – сказала она.

Я пожал плечами: устроены так устроены, чего голову ломать!

Тетя Оля, прищурившись, посмотрела на меня сверху вниз. Теперь она уже не казалась мне такой уродиной, как вначале. Просто к ее лицу нужно было привыкнуть, приглядеться. И тогда впечатление резко менялось. Собственно, у меня оно уже изменилось.

– Знаешь что? – продолжала она. – А я ведь есть хочу! Я ведь досюда через пол-Европы пробиралась! Имеется тут у вас какой-нибудь огород?

– Ага, – сказал я.

– Не «ага», а «разумеется, сударыня», – строго поправила она. – Тебе не в лом будет утащить с кухни немного хлебца?

– Угу, – сказал я.

– Отлуплю! – пригрозила она.

Мне было не в лом, и я сбегал на кухню за хлебом, а заодно прихватил немного масла в масленке и солонку – кто знает, что взбредет этой новоявленной тетушке в голову! Проходя мимо веранды, я видел, как дядя Костя что-то внушал маме, помогая себе экономными жестами, от которых по гостиной гулял ветерок, а мамуля молча слушала его, подперевши щеку, а вот слов его было не разобрать, как ни старайся.

– Веди на огород, – сказала тетя Оля, по-хозяйски беря меня за руку. – Мама не станет ругаться, если мы стырим парочку огурцов и помидоров?

– Не-а, – сказал я.

– Ты как, прикидываешься лопухом или лопух и есть?! – рявкнула она. – Отвечай развернутыми фразами: дескать, полагаю, что не станет…

– Ладно, – сказал я.

– Не ладно, а «хорошо», горе луковое.

Мы обогнули дом и попали на мамины грядки. Тетя Оля сразу же сорвала самый красный помидор и отдала мне, а себе нашла самый большой. Мы вымыли их под ржавым рукомойником с пипкой, синхронно посолили, надкусили и моментально обляпались в одних и тех же местах.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала тетя Оля, утираясь сорванным листиком.

– О чем?

– Ты думаешь – ты и говори.

– Еще чего! – возмутился я. – Вдруг я какую-нибудь глупость думаю! Стану я ее вслух говорить…

– Пока что ничего умного ты и так не сказал. А вот когда начнешь выражать свои мысли вслух, авось и обогатишь свою речь. У тебя же на лице все написано, малыш!

Малыш… Пожалуй, она была единственная, в чьих устах такое обращение не звучало аллегорически.

– Но ведь это же вы сказали, что знаете, – упирался я.

– Конечно, знаю!

– А если я думаю о чем-то другом?

– Давай играть честно, – сказала она. – Согласен?

– Угу…

– Не «угу», а «ay-ay, ma’am!»[6]

– Чего-о?!

– Не обращай внимания… Если я угадаю, то вот что: поцелуешь меня в щеку.

– А если не угадаете?

– Тогда я везу тебя на закорках вокруг дома.

– Вам меня не поднять!

– Ха! – воскликнула она. – Малыш… К тому же, я ничем не рискую.