Он как-то преувеличенно любезно снимает с них жалкие пальтишки.

– Прошу вас! – распахивает дверь в большую комнату, как и в прошлый раз заставленную по одной стене щитами. Щит с юношей отъехал в сторону, в центре – их крупные портреты. Они не сразу это поняли. Остановились, остолбенело уставившись.

– Мы? – спросила хрипло одна.

– Мы? – повторила другая.

Слезы хлынули у Любы из глаз. Она забилась в угол, затряслась в плаче.

– Мадемуазель, что с вами? – растерянно спросил Серж.

– Нет, нет! – всхлипывала Люба.

Вера стояла возле фотографий и грызла ноготь большого пальца. Фотографии были прекрасны. Одна анфас, вторая в профиль, немного совмещенные лица. Тонкие шеи, маленький рот приоткрыт, и блестят атласно два детских зуба. А на другой – почти всё вытравлено, только графическая линия, абрис удивительного лица. И ещё… И ещё…

Серж казался страшно довольным. Он гордился своей работой, эффект – и слезы, и столбняк – был ему чрезвычайно приятен.

– Вот такие пробы! – улыбнулся он. – Ну что, будете работать? Я буду вас звать Любочки, чтоб не путаться! Ну как, Любочки? Вот так, девочки, вот так, мои мышки! Ну, работаем? Почему мы молчим?

– А мы правда такие? – спросила Люба.

– Вы можете стать такими. Женщинами от кутюр, и даже больше того. Но! – Он поднял свой длинный палец. – Если будете работать как африканские рабы! Бросайте к черту ваше ПТУ. Если вам надо будет работать, я сам вас устрою в пошивку, в театр. Поняла, Любочка? – обратился он к Вере.

– Я Вера, – поправила она.

– Я сказал, вы Любочки. Любочки, и всё. Поняла?

Вера кивнула.

– У вас природные данные, а все остальное в стиле строится извне, с поверхности, вот так возникает подлинная линия: давление изнутри, давление извне и выстраивается… – Он говорит это не им, а обращаясь к юноше на щите, к портретам сестричек, ведя пальцем вдоль щеки фотоизображения. А потом перевел взгляд на девочек и стал сухим, деловым.

– Как я понял, вы живете одни? Вам никто мешать не будет? – спросил он.

– Матери нет, отец – он у жены живет, у него семья другая, – получил ответ.

– Прекрасно, прекрасно. – Он слегка задумался. – Пока мы вот что сделаем. Будете ходить в студию к Олегу, моему приятелю. Он даст вам движение. Предупреждаю: поломает. Но в Союзе лучше специалиста по движению нет. Научит ходить по земле как по небу. Даст форму. Да, брови сбрить, – словно вспомнил важное.

– Как сбрить? – удивилась Вера.

– Взять бритву и сбрить, – объяснил он. – Начисто. Брови надо поискать.

Они испуганно смотрели на него, растерянно – друг на друга. Он улыбнулся неожиданной улыбкой, и лицо его стало еще более привлекательным.

– Понимаете, Любочки, брови – самый сильный акцент лица. Они во многом определяют характер. Я буду рисовать вам разные брови, пока не найду правильные. А потом, когда брови станут отрастать, вы будете пинцетом их подправлять, чтобы правильно росли. Поняли?

Они молча кивнули.

– Волосы надо отпустить подлиннее, мне нужен маленький пучок. Руки, ноги, ногти – это мы потом поговорим. Пока работаете так: у меня студия, рисованию учу ребят, вы будете позировать, по очереди или одна из вас, мне все равно, два раза в неделю, понедельник, четверг, с шести часов до девяти вечера. За это и буду платить.

Они переглянулись, кивнули одновременно. Он встал, вытащил из крохотного, в цветных стеклышках, шкафика затейливый графин, маленькие металлические рюмки, налил и сказал торжественно:

– Я хочу выпить за моих новых учениц, за ваш успех! – И, вложив каждой в руку по рюмке, поднял свою, и опять улыбнулся победоносно: – За новую жизнь! Ну, вита нова!