– Полагаю, да.

– Э… – сказал Фундуклиди, выкатывая глаза. – И больше никому не сообщим? А полиции?

– Нет, – твердо ответил Хряпов. – Ведь злодеи скорее всего уже смотрят за домом. Вообразите, что им что–то не понравится…

– Например, то, что мы заперлись и не выходим, – сказал я.

– Ну уж это вряд ли… Думаю, они на это и рассчитывали, посылая письмо.

– А если – на бегство?

– Сомневаюсь… Ведь можно же было совершить месть и не посылая вызова… Хм… Однако, надо же какая любовь к драматизму – "Через месяц я приду отомстить…" Хм! (Хряпов нервно дернул губой). Впрочем, нам некуда спешить. (Не выдержав, он быстро глянул на лист календаря, словно число уже успело смениться). Так вот, продолжаю. По моему мнению, если злодеи увидят, что их жертва хочет исчезнуть или появляются препятствия к осуществлению красивого плана… а тем паче, если вдруг полиция, охрана, шум, скандал – то они плюнут на свой драматический замысел. Да-с плюнут!.. И появятся в один прекрасный момент, откуда их не ждут: вот мы! Пустят в ход любое средство, и в итоге ваш покорный слуга…

– Не забывайте и про нас, – вставил я.

Хряпов замахал рукой, словно ожегся:

– При чем тут это! При чем тут это! Не занимайтесь, пожалуйста, демагогией, Петр Владимирович… Итак, моя мысль ясна?

– Да, – сказал Фундуклиди, пуская пушечный клуб дыма.

– Но в доме есть слуги, – заметил я. – Они посвящены в дело?

– Да! Вот вопрос: как же слуги? – выпалил грек.

– Прислуга ничего знать не будет, – сказал Хряпов. – Дворник, повар, садовник и камердинер Степан живут во флигеле во дворе. Я ничего не говорил им и даже не надеюсь на их помощь, потому что для такого дела они, поверьте, непригодны. Прислуга будет играть лишь роль закулисных в театре… Появляться в определенные часы, привозить продукты, готовить стол, убирать пыль и уходить.

– А их не поразит странное затворничество хозяина с двумя мужчинами? – спросил я. – Они могут поделиться об этом – пойдет слух…

Хряпов самодовольно выпятил губу, пока я говорил.

– Вы не знаете моих людей, они служат верней адвокатов. Я уже намекнул им, что очень ценю молчание. Ну, а если кто-нибудь все же не сдержится – что ж! Злодеи лишь получат новое подтверждение о том, что птичка в клетке. Хе–хе!

– Однако, вы берете на себя риск быть обвиненными в тайных пороках. Один – с мужчинами…

Хряпов явно развеселился.

– А ведь могут. Ей-богу, могут! Хо-хо, – ухнул он утробно. – В таком случае, давайте сделаем любовницей Фундуклиди, у него, знаете ли, формы… располагают.

Шутка была не из лучших, но Михаил Теофилактович так выкатил глаза и обиженно задвигал носом из теста, что я тоже засмеялся.

Фундуклиди сделал укоризненное лицо, как бы желая сказать:

"Конечно, я понимаю, я такой добродушный и толстый, поэтому надо мной можно смеяться". Он стал долго мять в хряповской пепельнице окурок сигары, а потом проворчал:

– Вы вот всё смеетесь господа, а между тем дело серьезное и в нем есть важный момент…

– Какой же? – почти хором спросили мы с Савватием Елисеевичем с лицами, еще радостными после шутейства.

– Почему мы… вы, – Фундуклиди поправился, – вы Савватий Елисеевич, решили, что злодеев непременно двое?

– То есть – как? – спросил Хряпов.

– А если – больше?

– Гм… – сказал Хряпов. – Как?.. Почему? – и посмотрел на меня.

Я пожал плечом:

– Не думаю. Ведь написано же в письме…

– Да-да, в письме, – спохватился Хряпов. – Где оно?.. Вот, нуте–ка… – он шуршал и хрустел листком. – Ага: "В конце концов… я пришел к решению… я приду отомстить…". Вот видите: двое.

– Почему двое? Где написано? – тревожно спросил Фундуклиди. – Я не слышал…