Как только мы сели, Виктор Шалвович предварил наш разговор маленьким вступлением и высказался примерно в таком ключе, что он готов ответить на интересующие меня вопросы, хотя он и не понимает, кому может быть интересна история простой, ничем не примечательной семьи. Закончил он своё вступление предупреждением, что, если я вдруг, вольно или невольно, упомяну в разговоре имя его брата, разговор на этом будет окончен[29].

Я был готов к этому, у меня была масса вопросов, не касающихся его брата, поэтому мы очень хорошо проговорили с ним около двух часов. Виктор Шалвович оказался умным и интересным собеседником. Мы стали иногда встречаться. Бывал он и у меня дома. Он никогда не говорил, что их развело с братом по жизни, да об этом и не могло быть речи, ведь табу на имени Булата оставалось.

…Вспоминаю, как мы собирались с Виктором Шалвовичем в Шамордино в первый раз. Это было летом 1999 года. Я чувствовал, что Виктору Шалвовичу очень хочется поехать, но он всячески отнекивался, говорил, что всё это напрасно: никого мы там не найдём, никого из учителей уже нет в живых. Но я был настойчив – пусть никого не найдём, просто прогуляемся – и мы поехали.

Я видел, как он радовался, оказавшись в тех местах, где был совсем молодым юношей, где к нему пришла первая любовь. Он узнавал и не узнавал эти места, этот дом, в котором они жили, этот косогор. Теперь здесь никто не жил, дом был заброшенный и полуразвалившийся. Виктор Шалвович показал мне соседний полуразвалившийся домик и сказал, что раньше в нём жил его учитель физики Николай Михайлович Гудков. Дом совсем не производил впечатление жилого, но в садике кто-то был, там чувствовалось какое-то шевеление. Мы зашли в садик, чтобы узнать, кто здесь теперь живёт, может, знают что-нибудь о прежнем жильце. Навстречу нам вышел глубокий старик, но Виктор Шалвович сразу узнал его. Это был его старый учитель Николай Михайлович Гудков.

Эта неожиданная встреча сильно растрогала обоих, а точнее, всех троих. Николай Михайлович пригласил нас в домик и провёл по устланному газетами полу в комнату. Газеты, объяснил он, нужны потому, что пол мыть он уже не в силах, поэтому время от времени выбрасывает испачкавшиеся газеты и стелет новые.

Из каких-то дремучих загашников Николай Михайлович извлёк две бутылки водки, которые много лет назад припас для своих поминок. На них даже этикетки были полуистлевшие, ещё советские. Я был за рулём, но учитель с учеником справились с двумя бутылками и без меня и даже не опьянели почему-то. Несмотря на возраст.

В последний раз Булат Окуджава побывал в Шамордине за год до смерти, в 1996 году. У Н. М. Гудкова от того пребывания осталась книга «Заезжий музыкант» с автографом: «Дорогому Николаю Михайловичу в честь сорокашестилетия нашего знакомства. Сердечно Б. Окуджава».

Николай Михайлович Гудков умер в конце 2005 года.

А в тот день встретились мы и с другими учителями, которые хорошо помнили ученика Витю.

…Ничего не подозревающий Борис Харитонович Кузин разлил по рюмкам водку и неожиданно провозгласил тост памяти Булата. Я с ужасом смотрел на Виктора Шалвовича – что сейчас будет! Встанет и выйдет из-за стола или просто откажется пить? Виктор смотрел невидяще усталыми серыми глазами перед собой, не донеся руку до рюмки. Пауза затягивалась. Наконец, Виктор взял в руку рюмку и хрипло еле слышно выдохнул:

– Пусть земля ему будет пухом…

Кузины прослезились, а я ликовал – «лёд тронулся»!

Действительно, «лёд тронулся». После этой поездки Виктор Шалвович стал смягчаться к брату. Постепенно, постепенно мы начали так или иначе касаться его, сначала очень осторожно, и Виктор Шалвович, говоря о брате, называл его просто местоимением «он». Это было даже смешно. Я всё больше проникался к нему нежностью и сочувствием, я увидел, какой он гордый и вместе с тем очень ранимый человек. И красивый.