– Да уж, поскорее бы к нему пробиться! – закатил глаза Жангали. – У-ух, увидеть бы их проклятый Фатерлянд? Мы бы гадам дали там жару! Они поплатились бы за наших матерей и стариков, за убитых невинных детишек! Они бы за всё ответили! Мне уже иногда снится, как мы входим в их Фатерлянд!

– Отставить разговорчики в строю! – прикрикнул на бойцов младший лейтенант Юрик Шестопалов, догнавший их. – Нам нельзя себя рассекречивать раньше времени.

Колонна, пройдя редкий перелесок, поднялась на холм, с которого уже угадывалась передовая. Изломанная линия окопов и траншей тянулась от Днепра на запад и где-то в трёх километрах от него сворачивала на юг. Вся эта оборонительная система тонула сейчас в ночном мраке. Находилась эта система в низине, которую пересекали ручьи и небольшие речушки, впадавшие в Днепр. Немцы периодически запускали в небо сигнальные ракеты и они, вспыхивая внезапно, освещали округу, и тогда на несколько мгновений становилось светло как днём.

***

Георгий спрыгнул в окоп, осмотрел его придирчиво и сразу заметил недостатки. Он делался кем-то в спешке и его не закончили. Бруствер у него не был прочен и осыпался, да и сам окоп желательно было углубить, хотя бы на четыре-пять пальцев, так как в полный рост в нём нельзя было стоять, потому что он был чуть выше плеч. А ведь окоп для того и предназначен, чтобы боец мог разместиться в нём в полный рост. Один из командиров их батальона, предшественник Тихона Ламко, капитан Безручко, получивший месяц назад ранение и отправленный в тыловой госпиталь, любил повторять: «Как для танкистов нет ничего важнее топлива, предназначенного для их машины, так и для пехотинца роднее мамки его окоп. Он и защитит, и если надо от ветра укроет, ну а если в этом окопе всё сделано как полагается, то и с противником можно смело вступать в противоборство». Прав полностью был капитан Безручко. И пусть Георгий без году неделя на фронте, но он смог оценить слова бывшего командира. Не раз правильный окоп спасал ему жизнь, и поэтому младший сержант вытащил саперную лопатку и начал доделывать свой окоп. Рядовой Скоробогатов последовал примеру Георгия. Этим же самым занялись Жангали Темиров и Армен Шафаров. Армен, даже работая сапёрной лопаткой, не мог держать рот на замке:

– И кто сказал, что в Украине лучший чернозём? Такое впечатление, что это не земля, а какой-то камень! Я об эту землю скоро сломаю свою лопату!

– Так бывает, – откликнулся на его реплику ефрейтор Дмитрий Клыч. Он тоже углублял и укреплял свой участок и не мог не отреагировать на слова Шафарова. Клыч хотя и был родом из-под Винницы, то есть с Западной Украины, из городка Могилёва-Подольского, стоявшего на Днестре, но он лет восемь проработал на металлургическом предприятии в Кривом Роге, и там освоил в совершенстве не только профессию металлурга, но и русскую речь, и теперь он мог хорошо говорить одновременно и на русском и на украинском языке.

Клычу было лет тридцать пять и он, в нарушении устава, носил колоритный казацкий чуб, хотя тот же старший лейтенант Ламко ворчал, когда ему попадался на глаза Клыч. Ну а ефрейтор никак не хотел расставаться со своим знаменитым на весь батальон (да что на батальон? на весь их полк!) чубом, и при виде командира прятал его под пилоткой или шапкой-ушанкой, но не давал ни в какую состричь.

– Земля в Поднепровье добрая, и только изредка попадаются каменюки, – философски заметил Клыч.

– Ну, вот нам, значит, и повезло, – процедил в ответ ему сердито Жангали. Он уже изрядно вспотел. Наконец Жангали плюнул на землю и воткнул туда же лопатку. – Всё! Хватит с меня! Я между прочим не какой-то ишак! Мне надоело!