Расстрелы велись скрыто, поскольку с французами мы жили в относительном мире. И когда убийства происходили, то делалось это скрытно. Правда, как понимают все из застенок Гестапо… живыми не выходили.

Здание, где расположилось Гестапо, находилось на улице Соссэ. И сидя в своем кабинете, я постоянно слышал крики пытаемых патриотов, но меня это не волновало. Иногда, проходя по узким коридорам, можно было увидеть вытекающую кровь, которая сочилась в щель под дверью. Жестокость сопровождала нацизм и кружила вокруг нас, словно смерть ходит подле умирающего больного.

Если бы… судьба давала второй шанс… я никогда бы не стал верен фюреру, никогда бы не стал нацистом. Сказать правду, самое страшное, что все эти ужасы сотворил я и подобные мне люди.

Я толкнул дверь, ведущую на задний двор, где и проводились расстрелы патриотов, которые сумели пережить допросы под пытками. У выхода стояло двое конвойных солдат. Взгляд пустой. Словно они и не люди вовсе, а манекены. Я быстро спустился с каменных ступенек. Здесь находилась площадка, огороженная каменной двухметровой стеной. От любопытных глаз. Я достал сигарету и попытался прикурить ее, но подул ветер. Я убрал сигарету на место и посмотрел на пленных. Они стояли у дальней стены, спиной ко мне. Все в изодранной одежде. Руки связаны и, казалось, веревка впилась в кожу и порезала ее до крови. Худые. Похожие, скорее на живых мертвецов, нежели на пленных. Чуть в стороне от них стоял Штандартенфюрер, держа за руку молодую девушку. Девушка на мгновение привлекла мой взгляд. Молодая, темноволосая. Одетая в синее пальто и того же цвета шляпку. Она изо всех сил пыталась отвернуться, но не вырывалась. Чуть поодаль, убрав руки в карманы, стоял Шнайдер. Я подошел ближе и встал за спиной у Стефана. Солдаты, исполняющие приказ, выстроились в шеренгу за спиной смертников. Такие же бездушные, как и все мы. Глаза холодные. Руки жилистые. Они приготовились стрелять, когда вдруг, одна из обвиняемых закричала:

– Стойте!… – девушка, стоявшая ко мне полу боком, вздрогнула и устремила взгляд синих глаз на женщину, которая бросилась в ноги Штандартенфюреру, – Там мой сын! Ему всего десять! … Он ничего не сделал… Пощадите… Прошу!…

Темноволосая девушка обернулась к Штандартенфюреру. Он не вздрогнул и даже не шелохнулся.

– Ну не будьте вы зверями… – шептала плачущая женщина.

Я посмотрел на нее. Худое вытянутое лицо. Потрескавшиеся губы. На лбу засохшая рана. Руки перепачканы кровью. Обычная осужденная на смерть еврейка.

– Вернуть ее на место… – раздался грубый голос Штандартенфюрера и один из солдат волоком потащил ее назад, к осужденным на смерть.

– Отпустите сына… Прошу вас… Убейте меня… – рыдала женщина. – Но сына отпустите….

– Герр Шредер, – умоляюще проговорила темноволосая фройллян, и схватилась за его руку, словно пытаясь удержать, – Отпустите ребенка… Ему лет десять не больше… Кристоф, сжалься над ним…

Я почему-то вздрогнул, услышав этот голос. Он показался мне знаком.

– Прошу… – вновь проговорила девушка, – Кристоф, … его все равно отправят в концлагерь…. Отпусти его…. Он способен еще принести пользу…. Мальчик способен работать….

Штандартенфюрер откашлялся и с ухмылкой поцеловал руку девушки.

– Милая моя, Мари, – проговорил он и жестом приказал отпустить ребенка, – Я сделаю это в память о твоей матери…

– Спасибо, Кристоф… – тихим голосом проговорила девушка и улыбнулась мужчине.

– Мама! … – плакал мальчуган, пытаясь вырваться из рук оттащивших его в сторону солдат. – Мамочка!…

Мари с сочувствием смотрела на его страдания, но и она не проронила ни единого слова. Девушке было известно, что ребенка все равно заставят смотреть этот ужас, и она не сумеет этого изменить. Потом его уведут и, скорее всего, он попадет в концлагерь, но… все-таки у него останется надежда на выживание.