Отца, понятное дело, сразу же изолировали, а меня принялись исследовать. Кололи, просвечивали, прощупывали и осматривали. Изучали вдоль и поперёк. Штатный психолог вёл со мной бесконечные беседы и расспрашивал, расспрашивал, расспрашивал…

Однажды на пороге появилась Ба и забрала из этого кошмара. Много месяцев она вставала по ночам, чтобы утешить меня, гладила по волосам и шептала о том, как любит. Бесконечно долго, столько, сколько мне было нужно, чтобы выплакать, изжить из себя горе. Она отвечала на все мои вопросы. Рассказывала, как безуспешно искала свою дочь, и мы плакали вместе, снова переживая те события.

Бабушка подарила мне весь этот мир. Мы вместе пошли в школу, вместе радовались моим успехам и строили планы на будущее. Ведь теперь у нас была вечность друг для друга. Когда меня «выписывали», на руки выдали бумажку о том, что я – социальная сирота и что отца у меня больше нет. Бабушку вызвали в отдельный кабинет и что-то долго объясняли. Она вернулась бледная, какая-то съёжившаяся, сказала, что он умер. Больше я не стала расспрашивать.

А потом Ба начала заговариваться. То сутками напролёт сидела задумчиво, то впадала в ярость и крушила всё подряд. Врачи не нашли у неё в мозгу отклонений. Просто такая необычная отсроченная реакция на стресс. «Ждите. Впереди – вечная жизнь, спасибо Вирусу. Ваша бабушка когда-нибудь придёт в себя».

И она приходила. Но всё реже и реже. И вот уже я просыпалась по ночам, чтобы гладить её вздрагивающие от рыданий плечи, рассказывала о том, кто она такая, кто такая я.

Соцслужбы регулярно наведывались. Всё пытались признать её недееспособной, а меня несовершеннолетней.

Но у нас была справка о бабушкином физическом здоровье. И моя справка о совершеннолетии. Да-да, когда мы только вышли из леса, да ещё при таких трагических обстоятельствах, бюрократическая машина дала сбой. Вроде бы я и ребёнок, но особенный, сформировавшийся в допандемийные времена, и потому вроде как нужно признать моё право на досрочное взросление. Бабуля тогда была ещё в расцвете сил, подсуетилась и… меня признали совершеннолетней! Каждый год мы отвоёвывали право быть вместе, получая всё новые и новые справки, проходя какие-то комиссии. Но лучше уж так, чем совсем порознь.

***

И вот сижу, уткнувшись лицом в её ладони. А она гладит меня по голове.

– Знаешь, чего бы мне хотелось больше всего на свете? – говорит Ба. – Просто умереть. Тихо, своим ходом. И чтобы похоронили меня под берёзкой. Не поверишь, у меня даже место на кладбище выкуплено. Пустует. А там так хорошо. Понимаешь? Мне кажется, Бог принял бы меня и без отпевания. Не так уж много у него сейчас гостей. Твой отец был в чём-то прав. Да-да, не смотри на меня волком. Он всё-таки был далеко не дурак. Он же и сам в той лаборатории когда-то работал. Как же её? «Вита», кажется, называлась. Что уж они делали, не знаю, но он в начальниках ходил. Знаешь, как его искали? Уж куда прилежнее, чем Иришку. И вот он, когда ещё только-только головой поехал, говорил, что праведники наследуют Царствие Небесное. А остальные – в Чистилище попадут. И мне кажется, что те, кто успел умереть, они там, на небесах. А мы тут. В чистилище прозябаем. Умереть я хочу, Машенька. Ты уже взрослая, сама справишься. А я так с Иришкой встретиться хочу. А ты не даёшь! Тварь! Тварь мерзкая! Подменила мою внучку, куда её дела, признавайся?!

– Бабушка, отпусти… – хриплю я.

Костлявые руки вцепились в моё горло. Когда у Ба приступ, она становится сильной, как медведь. Я отбиваюсь ногами, сейчас не до деликатности – борьба не на жизнь, а на смерть. Прибегает умытый и переодетый Серый, помогает стреножить нашу милую старушку. Что ж, бывает и такое.