– Наташ, – почти разнеженный этим воспоминанием позвал Карпов, – где наша заветная бутылка виски? Ты же не насовсем ее утром отобрала?

– Насовсем, – сухо и безжалостно подтвердила подозрения мужа Наталья. – И уже успела подарить ее человеку, которому спиртное пойдет впрок.

– Это что за феномен? Француз, что ли? – попытался и не сумел скрыть разочарование Карпов.

– Андрей, сын дедовой жены, – довольно сварливо объяснила Наталья. – Нарвался на тот еще сюрприз. Его не соизволили о свадьбе предупредить. Да еще и на хозяйстве здесь бросили. Плохо ему. А ты сегодня уже пил.

– Ты бритву мою не презентовала ему вместе с виски? – не совсем уверенный в том, что произносит собственную фразу, все-таки сказал Владимир Сергеевич.

– Ты здоровье пойлу презентовал, потенцию, способности, а теперь ревность изображаешь! – возмутилась жена.

– Не начинай в конце! – раздраженно призвал муж.

Он нехотя поднялся, оделся, обулся и, крикнув: «Жди завтра», вышел из дома. Карпов решил навестить Лидию, одиноко обитавшую в девятиэтажке напротив. Когда-то она работала машинисткой на кафедре. Однажды, отчаявшись выйти замуж, даже забеременела от Карпова, решилась оставить ребенка, но не смогла выносить. «Пошлейшая у меня жизнь, – думал Владимир Сергеевич, ежась на наглом холодном ветру. – Жена – бывшая студентка, любовница – бывшая машинистка со службы. Живем в одном дворе. А, с другой стороны, где баб искать в мои-то годы да при моей-то зарплате. Пусть. Как сложилось, так сложилось».

Лидия без колебаний и упреков бросилась ему на шею. Потом достала дешевую водку и вареную колбасу. Карпову стало хорошо.

День второй.

3.

В жизни Андрея было время, когда бессонница своевольничала. Словно из доверия облеченный властью друг, она пыталась прибрать к рукам царственного простака. Сначала ночи молодого музыканта были заполнены шумными беседами с такими же, как он, потенциальными творцами всяческих шедевров. О многом надо было переговорить, чтобы оценить благодатное таинство совместного молчания, когда мысли у каждого свои, а настроение общее. И тактично не появлявшийся в компании талантов Андреев сон вызывал благодарность. Позже удачи одних и провалы других стали навязывать ритмы ссор и примирений, люди объединялись по признаку успеха, а, в конечном счете, гонораров. И дамы легкого поведения, именуемые завистью и злобой, нашли во вчера еще доброжелательных друг к другу дарованиях постоянных клиентов. Сон Андрея и тут не навязывался. Обделывала свои мистические делишки на стороне, не мешая страдать творчески. Андрей тогда мог вдоволь подивиться человеческой мелочности и подлости и ночь напролет просидеть за партитурой. А с рассветом, ощутив себя бестелесным и просветленным, кинуться к инструменту. А потом настал вечер, когда изведенный пустыми страстями Андрей жалобно призвал безрассудно отпущенный на волю сон.

Не тут-то было. То, что не нуждается в кормежке, редко возвращается домой по первому зову. Андрей, как водится, вознегодовал. Напрасная крайность. Сон давал понять, что за долгое пренебрежение им придется платить. Андрею стало жутко. Сон – собственность, значит, корить за его непослушание приходилось хозяина. Ладно, укорил себя, покаялся и, как добрый христианин, должен бы заснуть. Не выходило. Грехи, самонадеянно отпускаемые всем, кроме себя, но перед отпущением переживаемые до потери вдохновения и даже просто способности совершенствовать технику, набрасывались на него. «Почему другим можно, почему, говоря и делая гадости, они получают то же, а часто больше? Почему я расплачиваюсь за каждую мелочь»? – терзался Андрей. И в его голове клубились знакомые образы, навязывая чувства то обиды, то жалости к себе. И никогда радости. Радость посещала его днем, засветло. Неискушенный Андрей готов был ошибаться. Заставляя себя все понимать и всех прощать, он едва не стал адептом вседозволенности. Музыкант тогда, помнится, разгадывал парадоксы: прощающий другим не прощает себе, позволяющий себе не позволяет остальным… Его мучительно интересовали исключения из любых правил. И мыслитель поневоле еще недоумевал, почему удостоился привязанности бессонницы, этой беспринципной содержанки принципиальной души. Надо, надо было меньше думать. Но не получалось, ибо днем было некогда.