– Вам помочь? – предложила я.

– Я собиралась ее починить, – сказала она, – но человек, который обычно этим занимается, в отъезде, а я не люблю чужих людей в доме. Что он делает?

Мальчик продолжал свое занятие. Он просунул руку в петлю, спрыгнул на землю и закрыл дверцу, не забыв поднять руку, чтобы ремень не застрял. Он взбрыкнул ногой и распластался по дверце, а затем повторил этот маневр еще раз, изображая свободной рукой пистолет, из которого стреляет по багажнику. Фалды фрака развевались у него за спиной. Все это напоминало черно-белые вестерны, которых я вволю насмотрелась по телевизору в детстве после школы.

– Если не ошибаюсь, грабит почтовую карету, – сказала я.

М. М. Бэннинг приложила руку к груди и отошла от двери.

– Да. Он играет. С ним все хорошо. Дверь подождет. Все нормально. Успокойся.

Она обращалась явно не ко мне.

– Не волнуйтесь, – сказала я.

Я не отношусь к любителям банальных фраз, просто уже давно поняла, что в общении с проблемными людьми – богатой мамашей-паникершей, изголодавшимся манхэттенским веганом, заказывающим поздний ланч, – необходимо излучать олимпийское спокойствие и заниматься своим делом. Я продолжала возиться с дверью.

– Она просто выскочила из пазов.

Я дернула дверь, и она встала на место.

– Если опять заклинит, сделайте вот так.

Я показала, как приподнять дверь и куда дернуть.

– Послушайте, когда ваш мастер вернется, пусть заменит стекло, – сказала я, указывая на длинную зигзагообразную трещину в одной из огромных рам. – Вы так и напрашиваетесь на несчастный случай. Откуда эта трещина? У вас было землетрясение?

Мне не хотелось думать о землетрясениях, только как не думать о них в Лос-Анджелесе? Правда, везде, где я жила, существовала опасность того или иного бедствия: в Небраске – торнадо, в Нью-Йорке – уличные ограбления. Наверное, в глубине моей осторожной натуры бьется сердце, влюбленное в опасности.

– Фрэнк разбил его головой, – бесстрастно сообщила М. М. Бэннинг.

– Ничего себе! Такое случается чаще, чем можно подумать. Стекло ведь прозрачное, и ребенок его не замечает. Нужно приклеить яркие наклейки на уровне его глаз, чтобы Фрэнк видел, что дверь закрыта, когда бежит играть на улицу.

– Надо же, ты так хорошо знаешь, что нужно делать. А как думаешь, твои наклейки помогут ему не биться головой о стекло, когда дверь заклинило и он психует, что не может ее открыть?

– Гм… – задумалась я. – В таком случае не надо наклеек. Лучше я покажу ему, как ставить дверь на место.

– Да, сделай милость, – сказала она, толкая дверь туда и обратно. – Надо ж такое придумать, наклейки. Ты ведь не из Нью-Йорка?

– Из Небраски.

– Естественно, из Небраски, откуда же еще. Штат «Покажи-ка мне».

– Так называют Миссури, – возразила я.

– Все эти центральные штаты на одно лицо, – сказала она, открыла дверь и окликнула сына: – Иди сюда, Фрэнк! Скорее!

Толкнув одним мизинчиком дверь, она сощурилась, глядя через стекло, и перевела взгляд на часы.

– Это надолго.

– Иду, ма! – крикнул Фрэнк.

Грабитель освободился от оков, надел ремень и вернул в кобуру воображаемый револьвер. Прошелся по двору, сдернул с куста розу, погладил лепестки и картинно понюхал цветок, после чего вставил его в нагрудный карман и расправил, придавая сходство с карманным платком. Врезался в гущу лимонных деревьев, чередующихся с огромными кустами лаванды. Пробежался туда-сюда вдоль вечнозеленой изгороди, ведя рукой по верхушкам кустов. Завел руки за спину и стал клониться в сторону поверженного персика, пока наклон не перешел в гротескное клоунское падение, сопровождаемое бешеной какофонией, состоящей из свиста, взрывов, визга и стонов. Мы слышали все это через стекло. После этого Фрэнк полежал еще немножко, сперва притворяясь мертвым, а затем царапая в пыли какие-то замысловатые узоры.